Сельскохозяйственная революция и изощренность насилия

“И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? И сказал он: не знаю: разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли;"

— БЫТИЕ 4:9-10

Пятьсот поколений назад началось первое фазовое изменение в организации человеческого общества. Наши предки в нескольких регионах нехотя взяли в руки грубые орудия труда, заточенные колья и самодельные мотыги и принялись за работу. Посеяв первый урожай, они также заложили новый фундамент для власти в мире. Аграрная революция была первой великой экономической и социальной революцией. Она началась с изгнания из Эдема и продвигалась так медленно, что к началу двадцатого века земледелие еще не полностью вытеснило охоту и собирательство во всех подходящих районах земного шара. Эксперты считают, что даже на Ближнем Востоке, где впервые возникло земледелие, оно появилось в ходе “длительного постепенного процесса”, который “мог занять пять тысяч лет, или более”.

Называть процесс, растянувшийся на тысячелетия, “революцией” может показаться преувеличением. Однако именно этим и было появление земледелия – неспешной революцией, которая изменила человеческую жизнь, изменив логику насилия. Везде, где укоренялось земледелие, насилие становилось более важной чертой социальной жизни. Иерархии, умеющие манипулировать насилием или контролировать его, стали доминировать в обществе.

Понимание сельскохозяйственной революции – это первый шаг к пониманию информационной революции. Начало обработки земли и сбора урожая представляет собой парадигмальный пример того, как простое на первый взгляд изменение характера труда может радикально изменить организацию общества. Рассмотрите эту прошедшую революцию со всех сторон, и вы окажетесь более прозорливым в предсказании того, как история может развернуться, реагируя на новую логику насилия, введенную микропроцессорами.

Чтобы в полной мере оценить революционный характер сельского хозяйства, сначала нужно получить представление о том, как функционировало первобытное общество до появления земледелия. Мы рассмотрели это в книге Великая расплата и предлагаем свои наброски ниже. Общества охоты и собирательства были единственными формами социальной организации в течение долгого доисторического периода, когда жизнь человека менялась незначительно или совсем не менялась от поколения к поколению. Антропологи утверждают, что люди были охотниками и собирателями на протяжении 99 процентов времени с тех пор, как мы появились на Земле. Решающим фактором длительного успеха и конечной неудачи охотничье-собирательских групп является то, что им приходилось действовать в очень малых масштабах на очень большой территории.

Собиратели могли выжить только там, где плотность населения была низкой. Чтобы понять почему, задумайтесь о проблемах, которые могли бы возникнуть у больших групп. Во-первых, тысяча охотников, шествующих плечем к плечу по ландшафту, подняла бы такой шум, что отпугнула бы дичь, которую они пытались поймать. И что еще хуже, если бы этой небольшой армии охотников иногда и удавалось загнать в угол огромное стадо дичи, добытая ими пища, включая фрукты и съедобные растения, встречающиеся в дикой природе, не могла бы долго пребывать в изобилии. Большая группа древних людей могла бы быстро опустошить сельскую местность из-за чрезмерного потребления, как голодающая армия во время Тридцатилетней войны. Поэтому, чтобы свести ущерб к минимуму охотничьи группы должны быть небольшими. Как пишет Стивен Бойден в книге Западная цивилизация в биологической перспективе, “чаще всего группы охотников-собирателей насчитывают от двадцати пяти до пятидесяти человек”.

Жить на десяти тысячах акров земли в умеренном климате сегодня – роскошь, доступная только очень богатым. Семья охотников-собирателей вряд ли смогла бы выжить на меньшем пространстве. Как правило, им требовались тысячи акров земли на человека, даже в тех районах, которые были наиболее плодородны. Это позволяет предположить, почему рост человеческих популяций в периоды, особенно благоприятные для земледелия, мог создать основу для демографических кризисов. Поскольку для содержания одного человека требовалось так много земли, плотность населения охотничье-собирательских обществ должна была быть невероятно низкой. До появления земледелия люди жили примерно так же плотно, как медведи.

За небольшими отличиями рацион человека в значительной степени напоминал рацион медведей. Первобытные общества зависели от пищи, собранной на открытой местности или у близлежащих водоемов. Хотя некоторые собиратели занимались рыболовством, большинство из них были охотниками, для которых от трети до пятой части пищи составлял белок крупных млекопитающих. Кроме нескольких простых инструментов и предметов, носимых с собой, охотники-собиратели не имели в своем распоряжении практически никаких технологий. Обычно у них не было возможности эффективно хранить мясо или другие продукты для последующего использования. Большинство продуктов питания нужно было съедать вскоре после их сбора или оставлять портиться. Это, конечно, не означает, что некоторые охотники-собиратели не ели испорченную пищу. Эскимосы, как сообщает Бойден, “говорят, питают особую симпатию к разложившейся пище”. Он повторяет наблюдения экспертов о том, что эскимосы “закапывают рыбьи головы и позволяют им разлагаться, пока кости не станут такой же консистенции, как и плоть. Затем они разминают вонючую массу в пасту и едят ее; им также нравятся жирные личинки мухи карибу, которые подаются сырыми… олений помет, который они едят как ягоды… и костный мозг более чем годичной давности, кишащий личинками”.

Кроме таких деликатесов, у кочевников было мало излишков пищи. Как отмечает антрополог Грегг, “мобильные группы населения обычно не хранят продукты питания на случай сезонного или неожиданного снижения доступности ресурсов”. Следовательно, у первобытных людей было мало что украсть. Разделение труда, включающее специализацию на применении насилия, было неприемлемо в условиях, когда излишки пищи нельзя было хранить. Логика охоты также диктовала, что насилие среди охотничьих и собирательских групп никогда не могло подняться выше малого масштаба, потому что сами группы должны были оставаться крошечными.

Малый масштаб групп был выгоден и в другом отношении. Члены таких малых групп должны были близко знать друг друга, что делало их совместную работу более эффективной. Принятие решений усложняется по мере роста численности, так как разрастается структура стимулов. Достаточно вспомнить, как нам трудно организовать дюжину человек для похода в ресторан. Представьте себе, насколько безнадежной была бы задача организовать сотни или тысячи людей, слоняющихся по нескончаемому шведскому столу. Не имея устойчивой и отдельной политической организации или развитой бюрократии, необходимой для военной специализации, охотничье-собирательские группы должны были полагаться на убеждение и консенсус – принципы, которые лучше всего работают среди небольших и относительно покладистых групп.

Вопрос о том, были ли члены охотничье-собирательских групп легкими в общении, остается открытым. Сэр Генри Мэн говорит о “всеобщей воинственности первобытного человека”. По его словам, “естественным и примитивным является не мир, а война”.

Его точка зрения была подкреплена работой эволюционных биологов. Р. Пол Шоу и Юва Вонг комментируют: “Есть веские основания полагать, что многие травмы, обнаруженные на останках австралопитека, Homo erectus (человека прямоходящего) и Homo sapiens (человека разумного) из Европы четвертого и предчетвертого ледниковых периодов, были получены в результате боя”.

Но другие ставят эту точку зрения под сомнение. Такие эксперты, как Стивен Бойден, утверждают, что первобытные группы обычно не были воинственными или склонными к насилию. Для снижения внутренней напряженности и облегчения совместной охоты были разработаны социальные соглашения. Особенно в тех районах, где люди охотились на более крупную дичь, которую трудно было сразить одному охотнику, возникли религиозные и социальные доктрины, способствующие перераспределению любой дичи, добытой всей группой. В первую очередь калорийными ресурсами делились с другими охотниками. Необходимость, а не чувства, служили стимулом. Первыми на ресурсы претендовали наиболее экономически оправданные и сильные в военном отношении, а не больные и слабые. Несомненно, основным фактором, определившим этот приоритет, был тот факт, что охотники в расцвете сил были также наиболее сильными в военном отношении членами небольшой группы. Обеспечив им право первенства в охоте, группа свела к минимуму потенциально смертельно опасные внутренние разборки.

Пока плотность населения оставалась низкой, боги древних были не воинственными богами, а олицетворениями природных сил или животных, на которых они охотились. Скудость капитала и открытые границы делали войну в большинстве случаев ненужной. За пределами их собственной небольшой семьи или клана было мало соседей, которые могли представлять угрозу. Поскольку в поисках пропитания древние обычно кочевали, личное имущество сверх необходимого минимума становилось обузой. Те, у кого мало имущества, ожидаемо сталкиваются с небольшим количеством преступлений против собственности. Когда возникали конфликты, противоборствующие стороны часто просто расходились, поскольку ничего не вкладывали в конкретную местность. Бегство было легким решением личной вражды или непомерных требований других видов. Это не означает, что первобытные люди были мирными. Они могли быть жестокими и неприятными до такой степени, что мы даже представить себе не можем. Но если они и применяли насилие, то в основном по личным причинам или, что еще хуже, ради спортивного интереса.

Средства к существованию охотников-собирателей зависели от их работы в небольших группах, что практически не давало возможности для разделения труда, кроме как по половому признаку. У них не было организованного правительства, обычно не было постоянных поселений и возможности накопить богатство. Даже такие основные составляющие цивилизации, как письменность, были неизвестны в первобытной экономике. Без письменности не могло быть ни официальных записей, ни истории.

Перебор #

Динамика собирательства создавала совсем иные стимулы к труду, чем те, к которым мы привыкли после появления земледелия. Потребность в капитале для жизни первобытного человека была минимальной. Достаточно было нескольких примитивных инструментов и оружия. Не было никакого смысла в инвестициях, не было даже частной собственности на землю, разве что изредка в каменоломнях, где добывали кремень или мыльный камень.

Как пишет антрополог Сьюзен Аллинг Грегг в книге “Древние люди и фермеры”, “собственность на ресурсы и доступ к ним были общими для группы”.

За редким исключением, таким как рыбаки, живущие на берегах озер, древние обычно не имели постоянного места жительства. Не имея постоянного жилья, им не нужно было много работать, чтобы приобрести имущество или содержать его. Им не нужно было платить ни ипотеку, ни налоги, ни покупать мебель. Их немногочисленными товарами были шкуры животных и личные украшения, сделанные самими членами группы. Не было стимула приобретать или накапливать что-либо, что могло бы сойти за деньги, потому что и покупать было почти нечего. В таких условиях экономия для собирателей могла быть не более чем рудиментарным понятием.

В условиях отсутствия причин для заработка и почти полного отсутствия разделения труда понятие трудолюбия как добродетели, должно быть, было чуждо охотничье-собирательским группам. За исключением периодов необычных трудностей, когда требовались длительные усилия, чтобы найти что-нибудь поесть, работы было мало, потому что она была не нужна. Работать сверх минимума, необходимого для выживания, было буквально ни к чему. Для членов типичной охотничье-собирательской группы это означало всего от восьми до пятнадцати часов работы в неделю. Поскольку труд охотника не увеличивал запасы продовольствия, а только уменьшал их, тот, кто героически трудился сверхурочно, чтобы убить больше животных или собрать больше фруктов, чем можно было съесть до того, как они испортятся, не вносил никакого вклада в процветание. Напротив, переработка снижала перспективы найти пищу в будущем и, таким образом, пагубно влияла на благополучие группы. Поэтому некоторые древние, например, эскимосы, наказывали или подвергали остракизму членов группы, которые занимались чрезмерным убийством.

Пример эскимосов, наказывающих за чрезмерное убийство, особенно показателен, потому что они гораздо успешнее других вполне могли хранить мясо, замораживая его. Кроме того, было бы целесообразно обеспечить хранение хотя бы небольшого количества жира, получаемого из крупных морских животных. Тот факт, что первобытные люди обычно предпочитали не делать этого, отражает их более пассивное взаимодействие с природой. Он также может указывать, в какой степени познание и ментальные процессы обусловлены культурой. Рамки обучения и нахождения в сложной среде делают принятие некоторых стратегий намного более трудным, чем могло бы показаться. Как написали Р. Пол Шоу и Юва Вонг, “поскольку ниши различаются во многих отношениях, это также характерно и предубеждениям в обучении”.

Если смотреть с этой точки зрения, то появление сельского хозяйства повлекло за собой не только изменение рациона питания; оно также положило начало великой революции в организации экономической жизни и культуры, а также трансформации логики насилия. Фермерство создало крупномасштабные капитальные активы в виде земли, а иногда и ирригационных систем. Выращиваемые фермерами сельскохозяйственные культуры и домашние животные были ценным имуществом. Их можно хранить, накапливать и красть. Поскольку за сельскохозяйственными культурами нужно было ухаживать в течение всего вегетационного периода – от посадки до сбора урожая – миграция вдаль от угроз стала менее привлекательной, особенно в засушливых регионах, где возможности для выращивания сельскохозяйственных культур ограничивались небольшими участками земли с надежным водоснабжением. Поскольку бежать становилось все труднее, возможности для организованных разбоев и грабежей расширялись. Фермеры подвергались набегам во время сбора урожая, что постепенно увеличивало масштабы враждебных действий.

Это имело тенденцию к увеличению размеров обществ, поскольку в состязаниях с применением насилия чаще всего побеждала более многочисленная группа. По мере обострения конкуренции за землю и контроль над ее дарами, общества становились все более стационарными. Разделение труда стало более оправданным. Впервые возникли труд и рабство. Земледельцы и скотоводы специализировались на производстве продуктов питания. Гончары изготавливали емкости, в которых хранилась пища. Священники молились о дожде и обильных урожаях.

Специалисты по насилию, прародители правительства, все больше посвящали себя грабежу и защите от грабежа. Вместе со священниками они стали первыми богачами в истории. На ранних стадиях сельскохозяйственных обществ эти воины стали претендовать на часть ежегодного урожая в качестве платы за защиту. В местах, где угроза была минимальной, йомены-фермеры иногда могли сохранять относительно высокую степень автономии. Но по мере роста плотности населения и обострения конкуренции за продовольствие, особенно в прилегающих к пустыням регионах, где ценились продуктивные земли, группа воинов могла забирать большую часть общего объема производства. Эти воины основали первые государства на доходы от этих поборов, которые достигали 25 процентов урожая зерновых и половины прироста стад одомашненных животных. Поэтому земледелие резко повысило значение принуждения. Увеличение ресурсов, которые можно было разграбить, привело к росту количества грабежей.

Потребовались тысячелетия, чтобы полностью проявился смысл сельскохозяйственной революции. В течение долгого времени малочисленные популяции земледельцев в регионах с умеренным климатом могли жить так же, как их предки, занимавшиеся собирательством. Там, где было достаточно земли и осадков, крестьяне собирали урожай в небольших масштабах без особого насильственного вмешательства. Но по мере роста численности населения в течение нескольких тысяч лет фермеры даже в малонаселенных регионах стали подвергаться нерегулярным грабежам, в результате которых у них иногда даже не хватало семян для посадки урожая на следующий год. Конкурентный грабеж, или беспредел, был возможен, поскольку существовали незащищенные сообщества, живущие без какой-либо специализированной организации, монополизирующей насилие.

С течением времени логика насилия, присущая сельскому сектору, распространялась на все более обширную территорию. Количество регионов, где земледелие и скотоводство могли продолжаться без вмешательства правительства, сократилось до нескольких действительно отдаленных областей. Кафирские районы Афганистана, если привести крайний случай, сопротивлялись навязыванию правительства до последнего десятилетия девятнадцатого века. Но при этом они на столетия раньше превратились в довольно воинственное общество, организованное по родственным признакам. Такие механизмы были не в состоянии мобилизовать силы в больших масштабах. Пока британцы не принесли в регион современное оружие, кафиры оставались независимыми в своих отдаленных долинах Башгал и Вайгал, потому что их редуты были защищены особенностями рельефа, высокими горами и пустынями, которые стояли между ними и завоевателями извне.

Со временем основная логика сельскохозяйственной революции наложила свой отпечаток на общества, где развивалось земледелие. Земледелие резко увеличило размеры человеческих сообществ. Примерно десять тысяч лет назад начали возникать города. Несмотря на их крошечный по сегодняшним меркам размер, они были центрами первых “цивилизаций” – термин, производный от civit, что на латыни означает “гражданство” или “жители города”. Поскольку сельское хозяйство создало основу для грабежа и защиты, оно также вызвало нужду в инвентарном учете. Вы не сможете собирать налоги, если не можете вести учет и выдавать квитанции. Символы, использовавшиеся в бухгалтерской книге, стали зачатками письменности – новшества, которого не было у охотников и собирателей.

Земледелие также расширило горизонт проблем, которые человек должен был решать. Охотничьи группы жили в непосредственном временном горизонте. Они редко ввязывались в проекты, которые длились более нескольких дней. Но посев и сбор урожая занимал месяцы. Занимаясь проектами, рассчитанными на более длительный срок, фермеры обращают свой взор на звезды. Подробные астрономические наблюдения были необходимым условием для составления альманахов и календарей, которые служили руководством, когда лучше сажать и собирать урожай. С появлением земледелия горизонты охотников расширились.

СОБСТВЕННОСТЬ #

Переход к оседлому сельскохозяйственному обществу привел к появлению частной собственности. Очевидно, что никто не будет довольствоваться тем, чтобы трудиться весь вегетационный период и вырастить урожай, только для того, чтобы кто-то другой пришел и собрал плоды его труда. Идея собственности возникла как неизбежное следствие земледелия. Но ясность концепции частной собственности была ослаблена логикой насилия, которая также сопровождала внедрение земледелия. Появление собственности было спровоцировано тем, что мегаполитическая власть отдельных людей уже не была такой равной, как в первобытных обществах, где каждый здоровый взрослый мужчина был не менее хорошо вооруженным охотником, чем все остальные. Земледелие породило специализацию на насилии. Именно потому, что было что украсть, сельское хозяйство делало выгодными вложения в более совершенное оружие. Результатом этого стало воровство, в значительной степени высокоорганизованное.

Теперь сильные мира сего смогли организовать новую форму хищничества: монополию на насилие, или правительство. Это резко сегрегировало общество, создавая совершенно разные условия для тех, кто получал выгоду от грабежа, и для массы бедняков, обрабатывавших поля. Те немногие, кто контролировал военную мощь, теперь могли разбогатеть вместе с теми, кто находил у них расположение. Богопомазанные самодержцы и их союзники, различные мелкие местные властители, правившие первыми ближневосточными государствами, пользовались гораздо более близкими к современным формами собственности, чем огромная масса людей, трудившихся под их началом.

Конечно, считать различие между частным и общественным богатством в ранних сельскохозяйственных обществах – это анахронизм. Правящий царь имел в своем распоряжении все ресурсы государства, которые трудно было отличить от владения обширным поместьем. Как и в феодальный период европейской истории, вся собственность находилась под властью высших князей. Те, кто находился ниже по иерархической лестнице, считали, что их собственность может быть отнята по прихоти правителя.

Тем не менее, раз властитель не был ограничен законом, это вовсе не означало, что он мог позволить себе отбирать у других все, что ему заблагорассудится. Расходы и польза влияли на свободу фараона так же, как сегодня они влияют на премьер-министра Канады. И фараон был гораздо более стеснен, чем современные лидеры, трудностями, связанными с транспортом и коммуникациями. Простое перемещение добычи из одного места в другое, особенно когда добыча представлена, в основном, в виде сельскохозяйственной продукции, влекло за собой большие потери – как от порчи, так и от воровства. Увеличение числа сановников, проверяющих друг друга, уменьшило потери от хищений, но увеличило общие накладные расходы, которые должен был нести фараон. Децентрализованная власть, которая при определенных обстоятельствах оптимизировала производство, также породила более сильные местные власти, которые иногда расцветали в полноценных соперников династического контроля. Даже восточные деспоты отнюдь не были вольны делать все, что им заблагорассудится. У них не было выбора, кроме как признать баланс грубой силы таким, каким они его обрели.

Хотя все, включая богатых, подвергались произвольной экспроприации, некоторые все же смогли сохранить ту или иную  собственность. Тогда, как и сейчас, государство направляло большую часть своих доходов на общественно-полезные работы. Такие проекты, как ирригационные системы, религиозные памятники и склепы для королей, давали возможность архитекторам и ремесленникам получать доход. Некоторые хорошо обеспеченные люди смогли собрать в своих руках частную собственность значительных масштабов. Вы знали, что большая часть сохранившихся клинописных табличек из Шумера, ранней месопотамской цивилизации, фиксирует различные торговые акты, большинство из которых связаны с передачей прав собственности?

В ранних сельскохозяйственных обществах существовала частная собственность, но она редко находилась у нижней части социальной пирамиды. Подавляющее большинство населения составляли крестьяне, которые были слишком бедны, чтобы накопить достаточно богатств. На самом деле, за редким исключением, большинство крестьян вплоть до наших дней были настолько бедны, что им постоянно угрожала смерть от голода в любой момент, когда засуха, наводнение или нашествие вредителей снижали урожайность. Поэтому крестьяне должны были организовывать свои дела таким образом, чтобы минимизировать риски в неурожайные годы. В бедных слоях общества существовала более примитивная организация собственности. Это увеличивало шансы на выживание за счет лишения возможности для большинства накопить капитал и подняться в экономической системе.

Крестьянское страхование #

Формой этой сделки стало принятие того, что антропологи и социальные историки называют “закрытой деревней”. Почти каждое крестьянское общество в досовременные времена имело в качестве основной формы экономической организации “закрытую деревню”. В отличие от более современных форм экономической организации, в которых индивиды стараются иметь дело со множеством покупателей и продавцов на открытом рынке, домохозяйства закрытой деревни объединялись и действовали как неформальная корпорация или большая семья, не на открытом рынке, а в закрытой системе, где все экономические сделки деревни, как правило, заключались с одним монополистом – местным помещиком или его агентами среди деревенских старост. Деревня в целом заключала договор с землевладельцем, обычно за оплату натурой, за львиную долю урожая, а не за фиксированную арендную плату. Пропорциональная арендная плата означала, что арендодатель брал на себя часть риска неурожая. Конечно, арендодатель забирал большую часть потенциальной прибыли. Арендодатели также обычно предоставляли семена.

Такая практика свела к минимуму опасность голода. Она требовала, чтобы помещик, а не крестьянин, сберегал непропорционально большую долю своей части урожая. Поскольку в прошлом урожайность во многих районах была ужасающе низкой, на каждые три собранных семени приходилось сажать два. В таких условиях неурожай означал бы массовый голод. Крестьяне рационально предпочитали соглашение, которое требовало бы от помещика инвестировать в их выживание. Покупая по монопольным ценам, продавая дешево и предоставляя помещику труд в натуральной форме, крестьяне повышали свои шансы на выживание. Аналогичный импульс побудил типичного крестьянина в закрытой деревенской экономике отказаться от надежного владения недвижимостью. Отдавая себя на милость деревенского старосты, крестьянская семья повышала свои шансы на получение выгоды от регулярного перераспределения полей. Нередко староста забирал лучшие поля для себя и своих любимчиков. Но это был риск, с которым крестьяне были вынуждены мириться, чтобы пользоваться страховкой выживания, которую обеспечивала смешанная деревенская собственность на поля. В те времена, когда урожайность была катастрофически низкой, разница в условиях выращивания на полях, расположенных в ста ярдах друг от друга, могла стать разницей между голодом и выживанием. Крестьяне часто выбирали тот вариант, который снижал риск упадка, даже ценой отказа от надежды на рост благосостояния.

В целом, нежелание рисковать было характерно для всех групп, действовавших на грани выживания. Сама проблема выживания в предсовременных обществах всегда ограничивала поведение бедных. Интересная особенность подобного неприятия риска, раскрытая в книге Великая расплата, заключается в том, что оно сократило диапазон мирного экономического поведения, которое было социально разрешено людям. Табу и социальные ограничения сдерживали эксперименты и инновационное поведение, даже ценой отказа от потенциально выгодных улучшений в устоявшихся способах ведения дел. Это было рациональным отражением того факта, что эксперименты увеличивают вариабельность результатов. Большая вариативность означает не только потенциально большие выигрыши, но и более зловещие, потенциально губительные потери для тех, кто находится на грани выживания. Большая часть культурной энергии несчастных фермерских обществ всегда была направлена на подавление экспериментов. Эти репрессии, по сути, стали для них заменой страховых полисов. Если бы у них была страховка или достаточные сбережения для самострахования своих экспериментов, такие сильные социальные табу не понадобились бы для обеспечения выживания.

Культура – это не вопрос вкуса, а система адаптации к конкретным обстоятельствам, которые могут оказаться неуместными или даже контрпродуктивными в других условиях. Люди живут в самых разных местах обитания. Большое количество потенциальных ниш, в которых мы живем, требует вариаций в поведении, которые слишком сложны для инстинктивного подхода. Таким образом, поведение культурно запрограммировано. Во многих сельскохозяйственных обществах для подавляющего большинства людей культура программировала не более чем на выживание в условиях, при которых роскошь участия в открытых рынках была уготована не каждому.

Личные способности и личный выбор – индивидуальное “стремление к счастью” в современном смысле – подавлялись табу и социальными ограничениями, которые всегда были наиболее ярко выражены среди бедных. Вытеснить такие ограничения в обществах с ограниченной производительностью было вовсе непросто. Когда и если производительность сельского хозяйства была выше, например, в Древней Греции, то случались небольшие мегаполитические революции. Собственность приобретала более современные формы. Появился “аллод”, или свободная собственность. Земли, как правило, арендовались за фиксированную плату, и арендатор брал на себя экономический риск, а также большую часть прибыли, если урожай был хорошим. Более высокие сбережения позволяют самостраховаться от более рискованного поведения. В таких условиях йомены могли подняться выше ранга крестьянства, а иногда даже накопить собственное состояние.

Тенденция к развитию более рыночных прав собственности и отношений вблизи вершины экономической иерархии или, в более редких случаях, во всей экономике, по мере выхода общества из бедности, является важной характеристикой социальной организации. Не менее важно отметить, что наиболее распространенная организация сельскохозяйственного общества исторически была по сути феодальной, с рыночными отношениями наверху и закрытой деревенской системой внизу. Почти во всех предсовременных сельскохозяйственных обществах огромная масса крестьян была привязана к земле. До тех пор, пока производительность сельского хозяйства оставалась низкой, или же повышение производительности зависело от доступа к централизованным ирригационным системам, свобода и права собственности отдельных фермеров, находящихся внизу иерархии, оставались минимальными. В таких условиях преобладали феодальные формы собственности. Земля находилась в аренде, а не в свободном владении. Как правило, права продажи, дарения и наследования были ограничены.

Феодализм в его различных формах был не только ответом на постоянно присутствующий риск хищнического насилия. Он также был реакцией на ужасающе низкие показатели производительности труда. В земледельческих обществах эти два понятия, как правило, шли рука об руку. Каждое из них часто вносило свой вклад в другое. Когда государственная власть рушилась, права собственности и благосостояние, как правило, также уменьшались. Падение производительности тоже имело тенденцию к подрыву авторитета. Хотя не каждая засуха или неблагоприятное климатическое изменение приводили к разрушению государственной власти, многие из них имели печальные последствия.

ФЕОДАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1000 ГОДА #

Так было с преобразованиями 1000 года, которые положили начало феодальной революции. В то время мегаполитические и экономические условия существенно отличались от тех, которые мы привыкли считать характерными для Средневековья. В первые несколько веков после падения Рима экономика Западной Европы переживала упадок. Германские королевства, укоренившиеся на территориях бывшей Римской империи, взяли на себя многие функции римского государства, но на сравнительно менее амбициозном уровне. Инфраструктура более или менее оставалась неухоженной. С течением веков мосты и акведуки приходили в упадок и становились непригодными для использования. Римская монета еще использовалась, но практически исчезла из обращения. Рынки земли, процветавшие в римские времена, практически угасли. Города, которые были центрами римской администрации, практически исчезли вместе с налоговой властью государства. Та же участь постигла и почти все остальные атрибуты цивилизации.

“Темные века” были названы так неспроста. Грамотность стала настолько редким явлением, что любой, кто обладал способностью читать и писать, мог рассчитывать на иммунитет от судебного преследования практически за любое преступление, включая убийство. Художественные, научные и инженерные навыки, которые были высоко развиты в римские времена, исчезли. От строительства дорог до прививки лозы и фруктовых деревьев, Западная Европа перестала использовать многие методы, которые когда-то были хорошо известны и повсеместно применялись. Даже такое древнее приспособление, как гончарный круг, исчезло во многих местах. Сократилась добыча руды. Металлургия пошла на спад. Ирригационные сооружения в Средиземноморском регионе обрушились из-за пренебрежения. Как заметил историк Жорж Дюби, “в конце шестого века Европа была глубоко нецивилизованным местом”. Хотя во время правления Карла Великого в 800 году произошло краткое возрождение центральной власти, вскоре после его смерти все снова пришло в упадок.

Удивительным следствием этой унылой картины стал тот факт, что распад Римского государства, вероятно, улучшил уровень жизни мелких фермеров на несколько столетий. Германские королевства, доминировавшие в Западной Европе в эпоху Темных веков, вобрали в себя некоторые относительно простые социальные черты, характерные для племен их предков, например, юридическое равенство свободных землевладельцев. Как следствие, мелкие фермеры в Темные века были гораздо свободнее, чем в феодальные века. Из этого также можно сделать вывод, что они были более процветающими. Как мы анализировали выше, исследуя логику форм собственности в различных условиях производительности, свободная собственность исторически шла рука об руку с относительным процветанием мелких фермеров. Закрытые деревни и феодальные формы собственности возникали там, где способность мелких фермеров зарабатывать на жизнь стояла под вопросом.

Конечно, фактический крах торговли во времена Темных веков стоил мелким фермерам выгод от торговли и преимуществ более широких рынков. Гибель городов подорвала денежную экономику, но это также означало, что сельское население больше не было призвано поддерживать сокрушительное бремя бюрократии. Как писал Ги Буа, римский город был паразитическим сообществом, а не центром производства: “В римский период доминирующей функцией города был политический порядок. Он жил в основном за счет доходов, поступавших в него из окрестностей посредством земельного налога… Город, по сути, практически ничего не производил на благо окружающей сельской местности”. Крах римской власти в значительной степени освободил крестьян в сельской местности от налогов. У них отнимали “от одной четверти до одной трети валового продукта земли, не считая различных поборов, которым подвергались мелкие и средние землевладельцы”. Налоги были настолько обременительными (и иногда приводились в исполнение казнями), что дезертирство владельцев имущества было широко распространено. Варвары милостиво разрешили отменить эти налоги.

Agri Deserti* #

* agri deserti — “заброшенные земли”. Этот термин применялся по отношению к землям, которые когда-то обрабатывались, но в позднеимперский период перестали использоваться. Теперь они рассматривались с податной точки зрения как земли, которые не приносят и, вероятно, никогда не приносили дохода императорскому фиску.

В результате завоеваний варваров бремя государственного управления было настолько уменьшено, что у бедняков появилась возможность получить свободную собственность и сохранить ее. Некоторые из agri deserti, оставленные владельцами, спасавшимися от хищнического налогообложения в последние годы существования Римской империи, были возвращены в оборот. Несмотря на грубые обстоятельства того времени и тот факт, что урожайность была смехотворно низкой по современным меркам, Темные века были периодом относительного процветания для мелких землевладельцев Европы. На самом деле, они находились в лучшем положении, чем окажутся в последующие времена вплоть до современной эпохи. Во-первых, было меньше рабочих рук для обработки плодородной земли, большие участки исключались из оборота. Чума, войны и покидание земель владельцами, бежавшими из разрушающейся Римской империи, привели к значительному обезлюдению ранее возделываемых территорий. Еще одно преимущество, которым пользовались мелкие фермеры в Темные века, возникло в результате принятия в шестом веке новой сельскохозяйственной технологии: тяжелого плуга, часто устанавливаемого на колесах. Используемая в тандеме с усовершенствованной упряжью, которая позволяла крестьянам использовать несколько волов, новая технология значительно облегчила расчистку поросших лесом угодий в Северной Европе.

В таких условиях рынок земли сжался почти до предела. Новые земли для ведения сельского хозяйства можно было получить, просто расчистив их и поделившись частью каждого нового участка с местными властями. Этот процесс, известный как ассартинг (буквально, расчистка лесов), обеспечил удобную предпосылку для роста населения в течение многих веков после падения Рима. Ассартинг стал особенно привлекательным в малонаселенных северных регионах после того, как более высокие температуры в восьмом веке сделали земледелие более продуктивным.

Вожди германских племен, завоевавших бывшие римские территории, стали крупными землевладельцами. Большинство остального населения занималось земледелием на небольших участках, но в условиях, сильно отличающихся от тех, которые возникли позже при феодализме. Более состоятельные землевладельцы, или хозяева, составляли около 7-10 процентов населения. Похоже, что до 1000 года две трети сельских жителей в типичном районе Франции были свободными землевладельцами. Им принадлежало около половины всей обрабатываемой земли. Крепостных было мало. Колоны, или фермеры-арендаторы, составляли не более 5 процентов населения. Рабство сохранялось, но в гораздо меньших масштабах, чем в римские времена. Военная защита германских королевств-преемников Рима осуществлялась всеми свободными мужчинами, которые собирались для ношения оружия по призыву местного представителя короля, графа. Даже “мелкие и средние собственники” должны были объединиться и послать одного из них сражаться в пехоте. В Питрском эдикте Карл Лысый приказал всем, кто мог себе это позволить, собираться на битву верхом. Папа Григорий II попытался продвинуть этот военный императив столетием ранее, запретив в 732 году употребление человеком конины. Но в то время еще было мало различий в статусе или законе между пехотой свободных землевладельцев и кавалерией. Все свободные люди участвовали в местных судебных собраниях и могли обращаться за разрешением споров к графу – должности, существовавшей с позднеримских времен. Дворянства как такового не было.

“В 980-е годы на горизонте внезапно появилось социальное явление, новое в своей массовости: нисходящая социальная мобильность. Первыми его жертвами стали мелкие держатели аллодов”.

— ГИ БУА

Однако с наступлением Темных веков произошло несколько событий, которые дестабилизировали отношения, сохранявшие независимость фермеров и землевладельцев в германских королевствах, унаследовавших власть после падения Рима:

1. Население постепенно восстанавливалось, оказывая все большее давление на использование земли. В течение нескольких веков большая часть наиболее плодородных из невостребованных земель была введена в оборот, особенно выросла Северная Европа. Рост числа фермеров по отношению к количеству земли привел к тому, что труд каждого фермера стал стоить меньше. Большинство земельных владений разбивались на все более мелкие участки в результате наследования. Во времена Темных веков дети, как правило, делили поровну имущество своих родителей. Дробление владений в период роста численности населения привело к тому, что земля снова стала стоить дорого, и к середине десятого века вновь возникли активные земельные рынки.

2. В последние десятилетия десятого века температура внезапно понизилась, что оказало пагубное действие на сельскохозяйственное производство. Три последовательных неурожая привели к сильному голоду с 982 по 984 год. После очередного неурожая в 994-95 годах снова наступил голод. Затем, в 997 году проблема падения урожайности усугубилась чумой, которая с особой силой ударила по мелким семейным хозяйствам, поскольку у мелких землевладельцев не было ресурсов, чтобы заменить труд погибших членов семьи. Эти сгруппированные неурожаи и катастрофы поначалу привели к тому, что фермеры погрязли в долгах. Когда доходность не восстановилась, они не смогли выплачивать свои земельные кредиты.

3. Силовые отношения постепенно дестабилизировались из-за растущего значения тяжелой кавалерии. Средневековый историк Франсис Гис описывает превращение закованного в броню кавалериста в средневекового рыцаря:

“Изначально бывший личностью посредственного статуса, возвышавшейся над крестьянином лишь благодаря дорогому коню и доспехам, рыцарь постепенно улучшал свое положение в обществе, пока не стал частью дворянства. Хотя рыцари оставались низшим сословием высшего класса, рыцарство приобрело уникальную черту, которая сделала его почетным – званием, ценимым высшим дворянством и даже королевской властью. Этот престиж был в первую очередь результатом политики церкви, направленной на христианизацию рыцарства путем освящения церемонии посвящения в рыцари и создания кодекса поведения, известного как рыцарство, который, возможно, чаще нарушался, чем соблюдался, но оказывал неоспоримое влияние на мысли и поведение потомков.”

Как мы рассказывали в Великой расплате, изобретение стремени дало вооруженному рыцарю на коне грозное атакующее преимущество. Теперь он мог атаковать на полной скорости и не быть выброшенным из седла от удара своим копьем по цели. Военная ценность тяжелой кавалерии еще более возросла благодаря азиатскому изобретению, проникшему в Западную Европу в десятом веке, – железной подкове с гвоздями. Это еще больше повышало выносливость лошади в пути. Повышению эффективности вооруженного рыцаря также способствовало седло, которое облегчало владение тяжелым оружием, шпора и бич, который позволял всаднику управлять лошадью одной рукой во время боя. В совокупности эти, казалось бы, незначительные технологические новшества резко обесценили военное значение мелких землевладельцев, которые не могли позволить себе содержать боевых коней и вооружаться. Самые дешевые из лошадей, специально выведенных для войны (большие скаковые лошади, известные как дестриеры), стоили четыре вола или сорок овец. Более дорогие боевые кони стоили десять волов или сто овец. Броня также стоила сумму, эквивалентную цене шестидесяти овец – ни один мелкий владелец не мог себе такого позволить.

4. Тот факт, что похолодание, неурожаи, голод и чума произошли в преддверии 1000 года, также сыграл свою роль в формировании поведения. Многие люди были убеждены, что конец света или второе пришествие уже близко. Благочестивые или напуганные землевладельцы, большие и малые, отдавали свои земли Церкви, готовясь к апокалипсису.

“Только бедняк продает землю” #

Неустойчивая обстановка конца десятого века подготовила почву для феодальной революции. В совокупности неурожаи и катастрофы изначально привели к тому, что фермеры погрязли в долгах. И когда урожайность не восстановилась, землевладельцы оказались в безвыходном положении. Рынки всегда оказывают наибольшее давление на самых слабых держателей. Действительно, это часть их достоинства. Они способствуют повышению эффективности, изымая активы из слабых рук. Но в Европе конца десятого века натуральное хозяйство было практически единственным занятием. Семьи, потерявшие свои земли, лишились единственного средства к существованию. Столкнувшись с такой непривлекательной перспективой, многие или большинство свободных крестьян решили отдать свои поля во время феодальной революции. По словам Ги Буа, “единственным надежным способом для крестьянина удержать землю, которую он обрабатывал, было передать ее в собственность церкви, чтобы он мог сохранить ее узуфрукт”. Другие уступали часть или всю свою землю более состоятельным фермерам, к которым они испытывали доверие, либо дружественным соседям или родственникам.

Передача собственности осуществлялась при условии, что фермер, его семья и его потомки останутся обрабатывать поля. Бедные крестьяне также должны были пользоваться взаимной поддержкой более значительных владельцев, теперь уже “дворян”, которые могли позволить себе лошадей и доспехи, и таким образом обеспечить защиту расширенным владениям. Такую сделку можно рассматривать с точки зрения нового крепостного как промежуточный пункт между продолжением экономического владения и лишением права собственности. Чаще всего это была выгодная сделка, от которой он не мог отказаться.

Падение производительности не только поставило бедных фермеров перед отчаянной экономической дилеммой; оно также спровоцировало всплеск хищнического насилия, которое подорвало безопасность собственности. Те, у кого не было средств, чтобы урвать долю из предлагаемого неадекватного наличия лошадей и фуража, внезапно обнаружили, что они и их имущество уже не в безопасности. Если выразить их дилемму в современных понятиях, то она выглядит как необходимость немедленного снабжения себя новым видом оружия стоимостью 100 000 долларов. Если вы не можете заплатить эту цену, вы будете жить по милости тех, кто может себе это позволить.

В течение нескольких лет способность короля и судов обеспечивать порядок рухнула. Любой, у кого были доспехи и лошадь, теперь мог жить по своим законам. В результате получилась версия Бегущего по лезвию конца десятого века – всеобщие столкновения и грабеж, которые официальные власти были не в силах остановить. Грабеж и нападения вооруженных рыцарей нарушили сельскую жизнь. Однако отнюдь не очевидно, что все жертвы этого грабежа были бедняками. Напротив, пожилые, физически слабые или плохо подготовленные люди среди крупных землевладельцев представляли собой более привлекательные мишени. У них было чем поживиться.

Не случайно все произошло в тот самый момент, когда холод, голод и чума привели к сокращению ресурсов. Мегаполитические условия, способствующие развалу власти, сложились уже давно. Однако их потенциал по изменению властных отношений в обществе не был реализован до тех пор, пока не разразился кризис. Неурожаи и голод, похоже, его и вызвали. Хотя точную последовательность событий восстановить трудно, представляется, что мародерство было спровоцировано, по крайней мере частично, отчаянным положением. Как только насилие вырвалось на свободу, стало очевидно, что никто не сможет мобилизовать силы, чтобы остановить его. Подавляющее большинство плохо вооруженных крестьян, конечно, мало что могли сделать. Один вооруженный рыцарь на коне мог одолеть даже десятки пеших крестьян. Свободные крестьяне, как и официальные власти, короли со своими графами, были не в силах предотвратить захват местных земель вооруженными воинами.

“Мир Божий” #

В этих отчаянных условиях церковь помогла запустить феодализм своими усилиями по заключению перемирия в сельской местности, охваченной насилием. Историк Ги Буа описал ситуацию следующим образом: “Бессилие политических властей было таково, что Церковь выступила вместо них в попытке восстановить порядок, в движении, известном как “Мир Божий” (Pax Dei). “Соборы мира” провозгласили ряд запретов, которые были санкционированы анафемами; многие “собрания мира” принимали виды воинских клятв. Движение зародилось во французском Миди (Собор в Шарру в 989 году, Собор в Нарбонне в 990 году), затем постепенно распространилось…”

Сделка, которую заключила церковь, подразумевала признание господства вооруженных рыцарей в местных сообществах в обмен на прекращение или смягчение насилия и грабежей. Земельные титулы, записанные после всплеска насилия в конце X века, внезапно стали содержать титул “nobilis” или “miles” в качестве указания на лордство. Дворянство как отдельное сословие возникло в результате феодальной революции. Сделки с недвижимостью, записанные на тех же лиц всего несколькими годами ранее, не содержали таких различий. Учитывая падение производительности и экономическую незащищенность мелких землевладельцев, мегаполитическая власть вооруженных рыцарей неизбежно привела к феодальному владению собственностью. К концу первой четверти одиннадцатого века йомены-фермеры практически исчезли. Их свободные владения сократились до незначительной части от прежнего объема, и теперь они работали на себя лишь часть дня. Мелкие фермеры или их потомки были крепостными, которые проводили большую часть своего времени, работая в поместьях феодалов, светских и церковных.

Разрушение порядка, сопровождавшее феодальную революцию, привело к изменениям в поведении, которые укрепили феодализм. Среди них был и всплеск строительства замков. Впервые замки появились как примитивные деревянные сооружения на северо-западе Европы после набегов викингов в девятом веке. Первоначально они были командными центрами для каролингских чиновников, но после феодальной революции стали наследственными владениями. Эти ранние редуты были гораздо более примитивными, чем те, которые появились позже, но, тем не менее, их было трудно атаковать. После возведения замки разрушались лишь с приложением больших усилий. По мере того, как они начали усеивать сельскую местность, замки делали все более неправдоподобной возможность короля или его графов эффективно противостоять местному верховенству лордов.

Вклад церкви в производительность труда #

Феодализм был ответом сельскохозяйственного общества на разрушение порядка в период низкой производительности труда. На ранних стадиях феодализма церковь играла важную и экономически продуктивную роль. Среди вкладов церкви:

1. В условиях, когда военная власть была децентрализована, Церковь обладала уникальными возможностями для поддержания мира и разработки правил порядка, которые выходили за рамки раздробленных местных суверенитетов. Это работа, которую была не в состоянии выполнить ни одна светская власть. Наблюдения великого религиозного авторитета А. Р. Рэдклиффа-Брауна имеют непосредственное отношение к данному вопросу. Он отметил, что “социальная функция религии не зависит от ее истинности или ложности”. Даже те, которые “абсурдны и отвратительны, как, например, религии некоторых диких племен, могут быть важными и эффективными частями социального механизма”. Это, безусловно, относится и к церкви на ранних стадиях феодализма. Она помогла создать правила, как это может только религия, правила, которые позволяли людям преодолевать ловушки стимулов и поведенческие дилеммы. Некоторые из них были моральными дилеммами, характерными для всей человеческой жизни. Но другие были местными дилеммами, уникальными для преобладающих мегаполитических условий. Средневековая церковь сыграла особую роль в восстановлении порядка в сельской местности в последние годы десятого века. Оказывая религиозную и церемониальную поддержку местным властям, церковь снижала затраты на создание местных (хоть и слабых) монополий на насилие. Помогая таким образом установить порядок, церковь способствовала созданию условий, которые в конечном итоге привели к более стабильным конструкциям власти.

Церковь еще долгое время продолжала играть свою роль в усмирении частных войн и эксцессов насилия, которые в противном случае не могли быть сдержаны гражданскими властями. Относительная важность церкви по сравнению со светскими властями отражена в том, что к одиннадцатому веку основным административным делением власти в большей части Западной Европы стал приход, а не старые деления гражданской власти, ager (пашня) и pagus (город), которые сохранялись с римских времен до Темных веков.

2. Церковь была главным источником сохранения и передачи технических знаний и информации. Церковь спонсировала университеты и обеспечивала минимальное образование, которым пользовалось средневековое общество. Церковь также предоставила механизм для воспроизведения книг и рукописей, включая почти всю современную информацию о земледелии и сельском хозяйстве. Скрипторий бенедиктинских монастырей можно понимать как технологию, альтернативную печатным станкам, которых тогда еще не существовало. Как бы не были дороги и неэффективны скриптории, они были практически единственным механизмом воспроизведения и сохранения письменных знаний в феодальный период.

3. Отчасти потому, что руководители церкви были грамотными, она много сделала для повышения производительности европейского сельского хозяйства, особенно на ранних стадиях феодализма. До тринадцатого века почти все управляющие фермами светских лордов были неграмотными и вели учет с помощью сложного набора знаков. Какими бы проницательными фермерами они ни были, они были не в состоянии извлечь выгоду из любого усовершенствования методов производства, которое они не могли изобрести сами или увидеть собственными глазами. Поэтому церковь была необходима для улучшения качества зерна, фруктов и племенного скота. Благодаря своим обширным владениям на всем европейском континенте Церковь могла отправлять наиболее продуктивные семена и племенной скот в те регионы, где производство отставало. Спрос на церемониальное вино в Северной Европе заставил монахов экспериментировать с более выносливыми сортами винограда, которые могли выжить в более холодном климате. Церковь также помогла повысить производительность средневекового сельского хозяйства другими способами. Многие нерентабельные небольшие участки, переданные церкви во время феодальной революции, были реконфигурированы, что облегчило их обработку. Церковь также предоставляла вспомогательные услуги, необходимые небольшим фермерским общинам. Во многих районах мельницы, принадлежащие церкви, мололи зерно в муку.

4. Церковь взяла на себя многие функции, которые сегодня поглощены государством, включая обеспечение общественной инфраструктуры. Это часть того, как Церковь помогла преодолеть то, что экономисты называют “трагедией общин” в эпоху раздробленной власти. Особые религиозные ордена раннесредневековой церкви посвятили себя прикладным инженерным задачам, таким как открытие дорог, восстановление разрушенных мостов и ремонт обветшавших римских акведуков. Они также расчищали землю, строили дамбы и осушали болота. Новый монашеский орден, карфузианцы, вырыли первый “артезианский” колодец в Артуа, Франция.

Используя ударное бурение, они вырыли небольшое отверстие достаточной глубины, чтобы создать колодец, не нуждающийся в насосе. Орден цистерцианцев взялся за строительство и поддержание в рабочем состоянии ненадежных морских стен и дамб в странах низины Европы. Фермеры передавали землю цистерцианским монастырям, а затем арендовали ее обратно, при этом монахи брали на себя всю ответственность за содержание и ремонт. Цистерцианцы также возглавили разработку машин, приводимых в движение водой, которые были приняты для таких широко распространенных целей, как “измельчение, подъем, шлифование и прессование”. Монастырь Клерво прорыл канал длиной в две мили от реки Об. Церковь также впряглась в строительство новых дорог и мостов там, где населенные пункты переместились за пределы старых римских гарнизонных дорог. Епископы давали индульгенции местным лордам, которые строили или ремонтировали переправы через реки и содержали хосписы для путешественников. Орден монахов, основанный святым Бенезетом, Freres Pontifes, или “Братья моста”, построил несколько самых длинных мостов, существовавших в то время, включая Pont d’Avignon – массивное двадцатиарочное сооружение через Рону с совмещенной часовней и пунктом сбора пошлины. Даже Лондонский мост, простоявший до XIX века, был построен капелланом и частично финансировался за счет взноса в 1000 марок от папского легата.

5. Церковь также поспособствовала зарождению более сложного рынка. Строительство соборов, например, отличается по своему характеру от общественной инфраструктуры, такой как мосты и акведуки. В принципе церковные сооружения использовались только для проведения религиозных служб, а не в качестве торговых лотков. Однако не следует забывать, что строительство церквей и соборов способствовало созданию и углублению рынков для многих ремесленных и инженерных навыков. Подобно тому, как военные расходы национальных государств во время холодной войны непреднамеренно способствовали появлению интернета, строительство средневековых соборов привело к появлению косвенных результатов другого рода, к появлению коммерции. Церковь была основным заказчиком у людей строительных профессий и ремесленников. Церковные закупки серебра для причастия, канделябров и произведений искусства для украшения церквей помогли создать рынок предметов роскоши, который в противном случае  не существовал бы вовсе.

Во многих отношениях церковь помогала сдерживать жестокость насилия, развязанного вооруженными рыцарями во время и после “феодальной революции”. Особенно в первые века феодализма Церковь внесла значительный вклад в повышение производительности крестьянского хозяйства. Это был важный институт, хорошо приспособленный к потребностям аграрного общества в конце Темных веков.

Уязвимость перед лицом насилия #

В течение “тридцати или сорока лет жестоких беспорядков, феодальная революция 1000 года”, как и падение Рима пятью веками ранее, была уникальным событием, вызванным сложным взаимодействием влияний. Однако в одном отношении триумф малихаминов (нечестивых людей) и притеснения, которые они терпели, прекрасно отражают существенную уязвимость сельскохозяйственного общества перед насилием. В отличие от первобытной фазы человеческого существования, земледелие стало квантовым скачком в организованном насилии и угнетении.

С самых ранних времен это отражалось в более воинственных культурах земледельческих народов. Богами ранних сельскохозяйственных обществ были боги осадков и наводнений, функции которых отражали озабоченность  этих обществ факторами, определяющими урожайность. Шлющий дождь или воду также часто был богом войны, к которому обращались самые первые цари, которые были, прежде всего, военачальниками. Тесная связь между земледелием и войной отразилась в религиозном воображении людей, чья жизнь была преобразована инновациями сельскохозяйственной революции. Изгнание из Эдемского сада можно рассматривать как образный рассказ о трансформации общества от собирательства к земледелию, от свободной жизни с пищей, собранной от щедрот природы без особого труда, к жизни, связанной с тяжелым трудом.

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ #

Земледелие направило человечество по совершенно новому пути. Первые земледельцы буквально посадили семена цивилизации. Результатом их труда стали города, армии, арифметика, астрономия, темницы, вино и виски, письменность, короли, рабство и война. Однако, несмотря на весь драматизм, который должно было привнести в жизнь земледелие, отход от первобытной экономики, похоже, с самого начала был крайне непопулярен. Свидетельство тому – история, сохраненная в Книге Бытия, где рассказывается об изгнании из рая. Библейская притча об Эдемском саде навевает воспоминания о той легкой жизни, которой наслаждался бродяга в пустыне. Ученые указывают, что слово “Эдем” происходит от шумерского слова, означающего “пустыня”.

Переход от свободной и неусидчивой жизни в дикой природе к оседлой жизни в земледельческой деревне был предметом глубокого сожаления, выраженного не только в Библии, но и в продолжающейся обиде человечества на то, что оно встает утром и идет на работу. Как пишет Стивен Бойден в книге Западная цивилизация в биологической перспективе, новый образ жизни, который сопровождал земледелие, был “эводевиантным”. До появления земледелия тысячи человеческих поколений жили, как Адам в Эдеме, по приглашению своего Создателя: “От всякого дерева в саду ты можешь есть свободно”. Охотникам и собирателям не нужно было ухаживать за посевами, следить за стадом, платить налоги. Подобно бродягам, собиратели кочевали где им вздумается, мало работали и ни перед кем не отчитывались.

С земледелием начался новый образ жизни, причем на гораздо более жестких условиях. “Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб”. Земледелие было тяжелой работой. Воспоминания о жизни до земледелия были воспоминаниями о потерянном рае.

В большей мере, чем они могли себе представить, фермеры создали новые условия, которые радикально изменили логику насилия. Не случайно в Книге Бытия Каин – первый убийца – назван “землепашцем”. Действительно, в этом и заключается часть удивительной пророческой силы Библии – ее история была доверена пастухам, которые легко поняли, как земледелие создает рычаг для насилия. В нескольких стихах библейского рассказа заключена логика, на воспроизведение которой ушли тысячи лет. Фермерство было инкубатором споров. Земледелие создавало стационарный капитал в широких масштабах, повышая отдачу от насилия и резко увеличивая сложность защиты имущества. Фермерство впервые сделало и преступность, и правительство выгодными.