“В истории, как и в природе, рождение и смерть уравновешены”.
— ЙОХАН ХЕЙЗИНГА
УГАСАНИЕ СОВРЕМЕННОГО МИРА #
На наш взгляд, вы наблюдаете не что иное, как закат современной эпохи. Это развитие, движимое безжалостной, но скрытой логикой. В большей мере, чем многим удается осознать, в гораздо большей мере, чем говорят нам CNN и газеты, следующее тысячелетие уже не будет “современным”. Мы говорим это не для того, чтобы сказать, что вас ждет дикое или отсталое будущее, хоть и это не исключено, а чтобы подчеркнуть, что открывающийся сейчас этап истории будет качественно отличаться от этапа, в котором вы были рождены.
Грядет что-то новое. Подобно тому, как земледельческие общества отличались от охотничье-собирательских групп, а индустриальные общества радикально отличались от феодальных или йоменных сельскохозяйственных систем, грядущий Новый Свет будет радикально отличаться от всего, происходящего ранее.
В новом тысячелетии экономическая и политическая жизнь больше не будет организована в гигантских масштабах под господством национального государства, как это было в течение современных веков. Цивилизация, которая принесла вам мировую войну, конвейер, социальное обеспечение, подоходный налог, дезодорант и тостер, умирает.
Дезодорант и тостер вполне могут выжить. Остальное — нет. Подобно древнему и некогда могущественному человеку, национальное государство имеет будущее, исчисляемое годами и днями, а не веками и десятилетиями.
Правительства уже утратили бóльшую часть своих полномочий по регулированию и принуждению. Крах коммунизма ознаменовал собой завершение длительного цикла в пять столетий, в течение которого масштабность власти преобладала над эффективностью организации управления. Это было время, когда отдача от насилия была высока и только росла. Но времена изменились. Фазовый переход всемирно-исторического масштаба уже начался. Действительно, к тому времени, когда вы прочитаете эту книгу, будущий Гиббон, ведущий хронику упадка и падения некогда современной эпохи в следующем тысячелетии, возможно заявит, что она уже закончилась. Оглядываясь назад, он, как и мы, может сказать, что все закончилось с падением Берлинской стены в 1989 году. Или с гибелью Советского Союза в 1991 году. Любая из этих дат может стать определяющим событием в развитии цивилизации, концом того, что мы сейчас знаем как современную эпоху.
Наступает четвертая стадия развития человечества, и, возможно, наименее предсказуемой ее особенностью является новое имя, под которым она будет известна. Назовите это “постмодерном”. Назовите это “кибернетическим обществом” или “информационной эпохой”. Или придумайте свое собственное название. Никто не знает, на каком концептуальном клее будет держаться прозвище следующего этапа истории.
Мы даже не знаем, будет ли только что закончившийся пятисотлетний отрезок истории продолжать считаться “современным”. Если будущие историки хоть что-то знают о словообразовании, этму не бывать. Более описательным могло бы послужить название “Эпоха государства” или “Эпоха насилия”. Но такое название выходило бы за рамки временного спектра, который в настоящее время определяет эпохи истории. “Современный”, согласно Оксфордскому словарю английского языка, означает относящийся к настоящему и недавнему времени, в отличие от отдаленного прошлого… В историческом употреблении обычно применяется (в противоположность древнему и средневековому) ко времени после Средних веков.
Западные люди осознанно стали считать себя “современными” только тогда, когда поняли, что средневековый период закончился. До 1500 года никто и никогда не думал о феодальных веках как о “среднем” периоде западной цивилизации. Если поразмыслить, причина очевидна: чтобы эпоху можно было обоснованно рассматривать как находящуюся в “середине” двух других исторических эпох, она должна быть уже завершена. Люди, жившие в феодальные века, не могли представить себя живущими на полпути между античностью и современной цивилизацией, пока до них не дошло не только то, что средневековый период закончился, но и то, что средневековая цивилизация резко отличается от цивилизации Темных веков или античности. Ни одна человеческая культура не исследована до конца. И ни один язык не имеет достаточно лингвистических средств для аутентичного описания смещений парадигмы крупнейших особенностей образа жизни, особенно происходящих вокруг нас.
Несмотря на множество драматических изменений, произошедших со времен Моисея, лишь немногие еретики потрудились задуматься о том, как на самом деле происходят переходы от одной фазы цивилизации к другой. Как они запускаются? Что их объединяет? Какие закономерности помогут вам определить когда они начинаются и узнать когда они заканчиваются? Когда наступит конец Великобритании или США? Это вопросы, на которые трудно найти общепринятые ответы.
Табу на предвидение #
Видеть “за рамками” существующей системы — это все равно, что быть рабочим сцены, пытающимся навязать диалог персонажу пьесы. Это нарушает конвенцию, которая помогает поддерживать функционирование системы. Каждый социальный порядок включает в себя ключевое табу, согласно которому люди, живущие в нем, не должны думать о том, как он закончится и какие правила могут преобладать в новой системе, которая придет ему на смену. Неявно подразумевается, что любая существующая система является последней или единственной системой, которая когда-либо будет существовать. Не то чтобы это было так прямолинейно заявлено. Но если бы такое предположение было сформулировано, те немногие, кто когда-либо читал учебник истории, сочли бы его реалистичным. Тем не менее, именно эта конвенция правит миром. Каждая социальная система, как бы сильно или слабо она ни держалась за власть, претендует на то, что ее правила никогда не будут отменены. За ними последнее слово. Или, возможно, единственное слово. Простаки полагают, что их способ организации жизни является единственно возможным. Более экономически сложные системы, которые принимают во внимание чувство истории, обычно располагаются на ее вершине. Будь то китайские мандарины при дворе императора, марксистская номенклатура в сталинском Кремле или члены Палаты представителей в Вашингтоне, власть имущие либо вообще не представляют себе истории, либо ставят себя на вершину истории, в превосходное положение по сравнению со всеми предшественниками, и в авангард всего грядущего.
Это происходит по практически неизбежным причинам. Чем очевиднее приближение системы к концу, тем менее охотно люди будут придерживаться ее законов. Поэтому любая социальная организация будет стремиться не поощрять и даже преуменьшать анализы, предвещающие ее гибель. Одно лишь это способствует тому, что великие перемены в истории редко оказываются замеченными в момент их совершения. Если вы больше ничего не знаете о будущем, то можете быть уверены, что кардинальные изменения не будут ни приветствоваться, ни рекламироваться обычными мыслителями.
Вы не можете полагаться на обычные источники информации, чтобы получить объективное и своевременное предупреждение о том, как меняется мир и почему. Если вы хотите понять суть происходящего сейчас великого перехода, у вас нет другого выбора, кроме как разобраться в этом самостоятельно.
За гранью очевидного #
Это означает, что нужно смотреть дальше очевидного. История показывает, что даже те переходы, которые неоспоримо реальны в ретроспективе, могут быть не признаны в течение десятилетий или даже столетий после того, как они произошли. Рассмотрим падение Рима. Это было, вероятно, самое важное историческое событие в первом тысячелетии христианской эры. Однако еще долго после гибели Рима фикция о том, что он выжил, выставлялась на всеобщее обозрение, как забальзамированный труп Ленина. Никто из тех, кто зависел от притворства официальных лиц в понимании “новостей”, не узнал бы о падении Рима до тех пор, пока эта информация не перестала бы иметь значение.
Причина заключалась не только в неадекватности коммуникаций в древнем мире. Результат был бы примерно таким же, если бы CNN, чудом оказавшаяся в деле, запустила свою видеопленку в сентябре 476 года. Именно тогда последний римский император Запада, Ромул Августул, был захвачен в плен в Равенне и насильно отправлен на пенсию на виллу в Кампании. Даже если бы Вольф Блитцер был там с мини-камерами, записывающими новости в 476 году, вряд ли он или кто-либо другой осмелился бы охарактеризовать эти события как означающие конец Римской империи. Это, конечно, именно то, что, по словам более поздних историков, произошло. Редакторы CNN, вероятно, не одобрили бы заголовок статьи, гласящий “Рим пал сегодня вечером”. Власть предержащие отрицали, что Рим пал. Продавцы “новостей” редко бывают приверженцами споров, которые могли бы угрожать их собственным доходам. Они могут быть предвзятыми. Они даже могут быть возмущенными. Но они редко озвучивают выводы, которые убедили бы подписчиков отказаться от подписки и бежать в леса. Именно поэтому мало кто сообщил бы о падении Рима, даже если бы это было технологически возможно. Появились бы эксперты, которые сказали бы, что говорить о падении Рима нелепо. Утверждать обратное было бы вредно для бизнеса и, возможно, для здоровья подготовивших репортаж. Власти в Риме конца пятого века были варварами, и они отрицали, что Рим пал.
Но это не было просто случаем, когда власти сказали: “Не сообщайте об этом, или мы вас убьем”. Отчасти проблема заключалась в том, что Рим уже настолько выродился к последним десятилетиям пятого века, что его “падение” действительно ускользнуло от внимания большинства, его переживших. Фактически, прошло поколение, прежде чем граф Марцеллин впервые предположил, что “Западная Римская империя погибла вместе с этим Августулом”. Прошло еще много десятилетий, возможно, столетий, прежде чем признание того, что Римской империи на Западе больше не существует, было принято повсеместно. Безусловно, Карл Великий считал себя законным римским императором в 800 году.
Смысл не в том, что Карл Великий и все, кто думал в обычных рамках о Римской империи после него, были глупцами. Отнюдь. Характеристика социальных событий часто бывает неоднозначной. Когда власть господствующих институтов вступает в сделку для подкрепления удобного вывода, даже основанного главным образом на притворстве, только человек с сильным характером и твердыми взглядами осмелится противоречить ему. Если попытаться поставить себя на место римлянина конца пятого века, то легко представить, как заманчиво было бы сделать вывод, что ничего не изменилось. Эта уверенность была оптимистичным выводом. Иначе и подумать было бы страшно. И зачем приходить к пугающему выводу, когда под рукой есть обнадеживающий?
В конце концов, можно было бы заявить, что дела будут идти как обычно. Как раньше. Римская армия, и особенно ее пограничные гарнизоны, была варваризирована на протяжении столетий. К третьему веку провозглашение армией нового императора стало обычной практикой. К четвертому веку даже офицеры были варваризированы и часто неграмотны. И до свержения Ромула Августула с трона было много насильственных свержений императоров. Его уход мог показаться его современникам ничем не отличающимся от многих других потрясений в хаотичное время. И он был отправлен на пенсию. Сам факт того, что он получал пенсию, даже учитывая, что его вскоре убили, был гарантией того, что система выжила. Для оптимиста, Одоакер, свергнувший Ромула Августула, скорее воссоединил, чем разрушил империю. Сын сторонника Аттилы Эдекона, Одоакер был умным человеком. Он не провозглашал себя императором. Вместо этого он созвал сенат и убедил его слишком впечатлительных членов предложить императорство и, таким образом, суверенитет над всей империей Зенону — восточному императору в далекой Византии. Одоакер оставался же всего лишь патрицием Зенона для управления Италией.
Как писал Уилл Дюрант в Истории цивилизации, эти изменения не выглядели как “падение Рима”, а были лишь “незначительными сдвигами на поверхности национальной сцены”.
Когда Рим пал, Одоакер сказал, что Рим выстоял. Он, как и почти все остальные, стремился сделать вид, что ничего не изменилось. Они знали, что “слава, которой был Рим”, намного лучше варварства, пришедшего ему на смену. Так думали даже варвары. Как писал К. У. Превит-Ортон в книге “Краткая кембриджская средневековая история”, конец пятого века, когда “императоров сменили варварские германские короли”, был временем “упорного сохранения веры”.
“Настойчивое убеждение” #
Такое “сохранение веры” подразумевало сохранение фасада старой системы, даже когда ее суть была “деформирована варварством”. Старые формы правления остались прежними, когда последний император был заменен варварским “поручиком”. Сенат по-прежнему заседал. “Должность префекта претория и другие высокие позиции продолжали занимать выдающиеся римляне”. Консулы по-прежнему назначались на год. “Римская гражданская администрация сохранилась в неприкосновенности”. Действительно, в некотором смысле она оставалась неизменной вплоть до зарождения феодализма в конце десятого века. В торжественных случаях по-прежнему использовались старые императорские знаки отличия. Христианство по-прежнему оставалось государственной религией. Варвары все еще притворялись, что обязаны хранить верность восточному императору в Константинополе и традициям римского права. А фактически, по словам Дюранта, “на западе великой империи больше не было”.
И что? #
Рассмотрение ситуации с современной точки зрения делает далекий пример падения Рима уместным по ряду причин. Большинство книг о будущем на самом деле являются книгами о настоящем. Мы попытались исправить этот недостаток, сделав данную книгу о будущем прежде всего книгой о прошлом. Мы думаем, что вы сможете лучше понять, что ждет нас в будущем, если мы проиллюстрируем важные мегаполитические тезисы о логике насилия реальными примерами из прошлого. История — удивительный учитель, и рассказы, которые она может поведать, интереснее, чем те, которые мы можем выдумать. Многие из них связаны с падением Рима. Они документируют важные уроки, которые могут иметь отношение к вашему будущему в информационную эпоху.
Прежде всего, падение Рима — один из самых ярких примеров того, что происходило в период крупных перемен, когда рушилось массивное государственное управление. Переходные процессы 1000 года также повлекли за собой крушение центральной власти, причем произошло это таким образом, что усложнилась и расширилась сфера экономической деятельности. Пороховая революция в конце пятнадцатого века повлекла за собой серьезные изменения в институтах, которые скорее увеличили, чем уменьшили масштаб управления. Сегодня, впервые за тысячу лет, мегаполитические условия на Западе подрывают и разрушают правительства и многие другие институты, действующие в крупных масштабах.
Конечно, крах управления на закате Римской империи имел совершенно иные причины, чем существующие в преддверии информационной эпохи. Частично причиной падения Рима стало то, что он расширился до масштабов, на которых было сложно поддерживать экономику насилия. Стоимость гарнизонной обороны дальних границ империи превышала экономические преимущества, которые могла обеспечить древняя сельскохозяйственная экономика. Бремя налогообложения и регулирования, необходимое для финансирования военных усилий, превысило возможности экономики. Коррупция стала повсеместной. Значительная часть усилий военных командиров, как документально подтвердил историк Рамсей Макмаллен, была посвящена погоне за “незаконными доходами их подчиненных”. ~ Эти доходы они получали через вымогательство, что наблюдатель четвертого века Синезий назвал “войной мирного времени, почти худшей, чем война с варварами, и возникающей из-за недисциплинированности армии и жадности офицеров”. Еще одним важным фактором, способствовавшим краху Рима, был демографический дефицит, вызванный Антониновой чумой. Сокращение населения во многих областях, очевидно, способствовало экономической и военной слабости. Сегодня ничего подобного не происходит. По крайней мере, пока. Возможно, это более долгосрочная перспектива. Бич новых “видов чумы” усугубит проблемы технологической эволюции в новом тысячелетии. Беспрецедентный рост численности населения в ХХ веке создает заманчивую цель для быстро мутирующих микропаразитов. Опасения по поводу вторжения вируса Эбола или чего-то подобного в мегаполисы могут быть вполне обоснованными. Но эта книга не место для рассмотрения со-эволюции человека и болезней. Какой бы интересной эта тема ни была, наш разговор сейчас не о том, почему пал Рим, и даже не о том, подвержен ли современный мир тем же влияниям, которые способствовали упадку Рима. Речь идет о другом — а именно о том, как воспринимаются или, скорее, неправильно воспринимаются великие преобразования в истории в момент их происхождения.
Люди всегда и везде в той или иной степени консервативны, со строчной “К”. Это подразумевает нежелание мыслить с точки зрения разрушения почтенных социальных условностей, опрокидывания принятых институтов и неповиновения законам и ценностям, на которые они опираются. Немногие склонны сообразить, что незначительные, на первый взгляд, изменения климата, технологий или каких-либо других переменных могут каким-то образом привести к разрыву связей с миром их предков. Римляне неохотно признавали изменения, происходящие вокруг них. Как и мы.
И все же, признаем мы это или нет, мы живем во время смены исторического сезона, настолько глубокой трансформации организации людьми средств к существованию и защите, что она неизбежно преобразует все общество. Изменения будут настолько глубокими, что для их понимания потребуется практически ничего не воспринимать как должное. Почти на каждом шагу вам будут предлагать поверить в то, что грядущее информационное общество будет очень похоже на то индустриальное общество, в котором вы выросли. Мы в этом крайне сомневаемся. Микропроцессирование раскрошит швы кирпичной стены. Оно настолько далеко от логики насилия, что кардинально изменит способы организации людьми средств к существованию и защите. Тем не менее, общее настроение будет отражено в преуменьшении неизбежности этих изменений или в спорах об их желательности, как будто определение дальнейшего направления развития истории лежит в компетенции промышленных институтов.
Великая иллюзия #
Авторы, которые информированы во многом лучше нас, тем не менее, собьют вас с пути размышлениями о будущем, поскольку они слишком поверхностно изучают механизмы функционирования общества. Например, Дэвид Клайн и Дэниел Бурстин написали хорошо изученный фолиант под названием “Воины дороги: Сны и кошмары информационной магистрали”. Она полна восхитительных деталей, но большая часть их используется для аргументации состоятельности иллюзии, идеи “что граждане могут действовать вместе, сознательно, чтобы формировать спонтанные экономические и природные процессы, происходящие вокруг них”. Хотя это и неочевидно, но это эквивалентно утверждению, что феодализм мог бы выжить, если бы каждый посвятил себя рыцарству. Никто и под присягой в конце пятнадцатого века не стал бы возражать подобному. Действительно, это считалось бы ересью. Но это было бы столь же обманчиво, как попытка змеи будущего влезть в свою старую кожу.
Наиболее глубокие причины изменений — это именно те, которые не поддаются сознательному контролю. Это факторы, которые положат конец условиям, при которых насилие выгодно. Действительно, они настолько удалены от любых очевидных средств манипуляции, что даже не являются предметом политического маневрирования в мире, насыщенном политикой. Никто никогда не выходил на демонстрацию с криками: “Повысьте экономию, обусловленную эффектом масштаба в производственных процессах”. Ни один транспарант никогда не требовал: “Изобрести систему вооружения, которая повысит значимость пехоты”. Ни один кандидат никогда не обещал “изменить баланс между эффективностью и масштабом в защите от насилия”. Такие лозунги были бы смешны именно потому, что их цели находятся вне предела возможностей кого-либо сознательно на них повлиять. Однако, как нам предстоит убедиться, эти переменные определяют устройство мира в гораздо большей степени, чем любая политическая платформа.
Если хорошенько подумать, то должно стать очевидно, что основными причинами важных перемен в истории редко оказываются человеческие желания. Перемены имеют место не потому, что людям надоел один образ жизни и они внезапно захотели другого. И минутное размышление подскажет, почему. Если бы мысли и желания людей были единственными определяющими факторами происходящего, то все резкие изменения в истории пришлось бы обуславливать дикими перепадами настроения, не связанными ни с какими изменениями в реальных условиях жизни. На самом деле, ничего подобного никогда не происходит. Только в случае медицинских проблем, затрагивающих несколько человек, мы наблюдаем произвольные колебания настроения, которые кажутся совершенно независимыми от каких-либо объективных причин.
Как правило, большое число людей не решает внезапно и одновременно отказаться от привычного образа жизни только потому, что им это кажется занимательным. Ни один древний никогда не говорил: “Мне надоело жить в доисторические времена, я бы предпочел жизнь крестьянина в фермерской деревне”. Любой решительный поворот в моделях поведения и ценностях неизменно является ответом на реальное изменение условий жизни. По крайней мере, в этом смысле люди всегда реалистичны. Если их взгляды резко меняются, это, скорее всего указывает на то, что они столкнулись с каким-то отклонением от привычных условий: вторжением, чумой, внезапным климатическим сдвигом или технологической революцией, которая изменила их средства к существованию или их способность защищаться.
Решительные исторические изменения, отнюдь не являющиеся результатом человеческого желания, чаще всего ставят в тупик стремление большинства к стабильности. Когда происходят перемены, они обычно вызывают массовую дезориентацию, особенно среди тех, кто теряет доход или социальный статус. Смотреть опросы общественного мнения или другие показатели настроения, чтобы понять, как будет разворачиваться грядущий мегаполитический переход, бесполезно.
ЖИЗНЬ БЕЗ ПРОВИДЕНИЯ #
Если мы не замечаем великих перемен, происходящих вокруг нас, то это отчасти потому, что мы не желаем их видеть. Наши предки-собиратели, возможно, были такими же упрямыми, но у них было лучшее оправдание. Никто десять тысяч лет назад не мог предвидеть последствий сельскохозяйственной революции. На самом деле, никто не мог предвидеть ничего, кроме того, где найти следующий ужин. На рассвете земледелия не было никаких записей о прошлых событиях, из которых можно было бы сделать вывод о будущем. Не было даже западного ощущения времени, разделенного на упорядоченные единицы, такие как секунды, минуты, часы, дни и так далее, чтобы отмерять годы. Древние жили в “вечном настоящем”, без календарей и, более того, без письменных записей вообще. У них не было ни науки, ни какого-либо другого интеллектуального аппарата для понимания причин и следствий, помимо их собственной интуиции. Когда речь шла о том, чтобы заглянуть в будущее, наши первобытные предки были слепы. Говоря библейской метафорой, они еще не вкусили плодов познания.
Извлечение уроков из прошлого #
К счастью, у нас есть точка обзора получше. Последние пятьсот поколений дали нам аналитические возможности, которых не хватало нашим предшественникам. Наука и математика помогли раскрыть многие секреты природы, дав нам понимание причин и следствий, которое приближается к магическому в сравнении с тем, что было доступно первым земледельцам. Вычислительные алгоритмы, разработанные в результате появления высокоскоростных компьютеров, пролили новый свет на работу сложных, динамичных систем, таких как человеческая экономика. Кропотливое развитие самой политической экономии (хотя она и не достигла совершенства) отточило понимание факторов, определяющих человеческие действия. Важным среди них является признание того, что люди в любое время и в любом месте склонны реагировать на стимулы. Не всегда так механически, как это представляют себе экономисты, но реагируют. Затраты и вознаграждения имеют значение. Изменения во внешних условиях, которые повышают вознаграждение или снижают затраты на определенное поведение, приведут к росту такого поведения при прочих равных условиях.
Стимулы важны #
Тот факт, что люди склонны реагировать на затраты и вознаграждения, является важным элементом прогнозирования. Можно с большой долей уверенности сказать, что если вы бросите на улице стодолларовую купюру, то кто-то вскоре подберет ее, где бы вы ни находились — в Нью-Йорке, Мехико или Москве. Все не так просто, как кажется. Это демонстрация того, почему умные люди, которые говорят, что прогнозирование невозможно, ошибаются. Любой прогноз, который точно предвидит влияние стимулов на поведение, скорее всего, будет в целом верным. И чем значительнее ожидаемое изменение в затратах и вознаграждениях, тем, скорее всего, менее простым, будет подразумеваемый прогноз.
Самые далеко идущие прогнозы, вероятно, возникнут в результате осознания последствий изменения мегаполитических переменных. Насилие является финальной крайней силой, регулирующей поведение; таким образом, если вы сможете понять, как изменится логика насилия, вы сможете с точностью предсказать, где люди будут бросать или подбирать эквивалент стодолларовых купюр в будущем.
Мы не имеем в виду, что вы можете познать непознаваемое. Мы не можем научить вас, как предсказать выигрышные номера лотереи или любое действительно случайное событие. У нас нет возможности узнать взорвет ли террорист атомный заряд на Манхэттене, и если взорвет, то когда он это сделает. И ударит ли астероид по Саудовской Аравии. Мы не можем предсказать наступление нового ледникового периода, внезапное извержение вулкана или появление новой болезни. Число непознанных событий, которые могут изменить ход истории, велико. Но познание непознанного сильно отличается от выведения следствий из того, что уже известно. Если вы видите вспышку молнии вдалеке, вы можете с высокой степенью уверенности предсказать, что грянет гром. Прогнозирование последствий мегаполитических переходов предполагает гораздо более длительные временные рамки и менее определенные связи, но это весьма похожее занятие.
Мегаполитические катализаторы перемен обычно появляются задолго до того, как проявляются их последствия. Потребовалось пять тысяч лет, чтобы проявились все последствия сельскохозяйственной революции. Переход от сельскохозяйственного общества к индустриальному, основанному на индустриализации и химической энергии, происходил быстрее. На него ушли века. Переход к информационному обществу произойдет еще быстрее, возможно, в течение одного поколения. И все же, даже с учетом ракурса истории, можно ожидать, что пройдут десятилетия, прежде чем будет осознано полное мегаполитическое влияние существующих информационных технологий.
Крупные и мелкие мегаполитические переходы #
В этой главе анализируются некоторые общие черты мегаполитических переходов. В следующих главах мы более подробно рассмотрим сельскохозяйственную революцию и переход от ферм к фабрикам, вторую из предыдущих фаз великих изменений. В рамках сельскохозяйственной фазы цивилизации происходило много мелких мегаполитических переходов, таких как падение Рима и феодальная революция 1000 года. ~ Они ознаменовали собой нарастание и спад уравнения власти, когда правительства поднимались и падали, а сельскохозяйственные наделы переходили из одних рук в другие. Владельцы обширных поместий в Римской империи, йомены-фермеры в европейские Темные века, лорды и крепостные феодального периода — все они питались зерном с одних и тех же полей. Они жили при очень разных правительствах из-за совокупного воздействия различных технологий, колебаний климата и разрушительного влияния болезней.
Наша цель не состоит в том, чтобы подробно описать все эти изменения. Мы не претендуем на это, хотя и набросали несколько иллюстраций того, как меняющиеся мегаполитические переменные изменили способ осуществления власти в прошлом. Правительства росли и сокращались по мере того, как мегаполитические колебания снижали и повышали стоимость проецирования власти.
Вот краткая выжимка положений, которые вам следует иметь в виду, чтобы понять, что такое информационная революция:
Изменения в мегаполитическом фундаменте власти обычно происходят намного раньше, чем фактические революции в использовании власти.
Доходы обычно падают, когда начинается крупный переходный период, часто потому, что общество сделало себя подверженным кризису, маргинализировав ресурсы из-за демографического давления.
Взгляд “за пределы” системы обычно строго восперщен. Люди часто слепы к логике насилия в существующем обществе; поэтому они почти всегда слепы к изменениям в этой логике — будь они скрытыми или явными. Мегаполитические переходы редко распознаются до того, как они произойдут.
Крупные переходные процессы всегда связаны с культурной революцией и обычно влекут за собой столкновения между приверженцами старых и новых ценностей.
Мегаполитические переходы никогда не бывают популярными, потому что они уничтожают кропотливо нажитый интеллектуальный капитал и ставят в тупик устоявшиеся моральные императивы. Они происходят не по требованию населения, а в ответ на изменения внешних условий, которые меняют логику насилия в местных условиях.
Переходы к новым способам организации жизни или новым типам управления изначально ограничиваются теми районами, где действуют мегаполитические катализаторы.
За возможным исключением ранних стадий фермерства, прошлые переходные периоды всегда сопровождались периодами социального хаоса и повышенного насилия из-за дезориентации и разрушения старой системы.
Коррупция, моральный упадок и неэффективность, по-видимому, являются характерными признаками последней стадии существующей системы.
Растущая роль технологий в формировании логики насилия привела к ускорению истории, в результате чего у каждого последующего перехода остается меньше времени на адаптацию, чем когда-либо прежде.
История ускоряет ход #
Поскольку события будут разворачиваться во много раз быстрее, чем во время предыдущих трансформаций, раннее понимание того, как изменится мир, может оказаться для вас гораздо полезнее, чем для ваших предков на аналогичном этапе в прошлом. Даже если бы первые земледельцы чудесным образом поняли все мегаполитические последствия возделывания земли, эта информация была бы практически бесполезной, потому что до завершения перехода к новой фазе общества должны были пройти тысячи лет.
Но не сегодня. История ускорила свой ход. Прогнозы, верно предвидящие мегаполитические последствия новых технологий, вероятно, будут гораздо полезнее сегодня. Если мы сможем представить последствия нынешнего перехода к информационному обществу в той же степени, в какой человек с нынешними знаниями мог понять последствия прошлых переходов к фермам и фабрикам, эта информация должна стать во много раз ценнее сейчас. Проще говоря, горизонт действий для мегаполитических прогнозов сократился до самого полезного диапазона — в пределах одного поколения.
“Оглядываясь назад на столетия, или даже глядя только на настоящее, мы можем ясно зрить, что многие зарабатывали на жизнь, часто очень хорошую жизнь, своим особым мастерством в применении орудий насилия, и что их деятельность играла очень большую роль в определении того, как используются редкие ресурсы.”
— ФРЕДЕРИК К. ЛЕЙН
Наше исследование мегаполитики — это попытка поступить именно так — выявить последствия от изменения факторов, определяющих границы применения насилия. Эти мегаполитические факторы во многом определяют, когда и где применяется насилие. Они также помогают определить рыночное распределение доходов. Как ясно выразился историк экономики Фредерик Лейн, то, как организуется и контролируется насилие, играет значительную роль в определении того, “как используются редкие ресурсы”.
КРАТКИЙ КУРС ПО МЕГАПОЛИТИКЕ #
Концепция мегаполитики — мощная концепция. Она помогает пролить свет на некоторые из главных загадок истории: как восходят и падают правительства и какими типами институтов они становятся; время и исход войн; модели экономического процветания и упадка. Мегаполитика регулирует способность людей навязывать свою волю другим через повышение или понижение затрат на и вознаграждения за проецирование власти. Так было со времен самых ранних человеческих обществ. Все по-прежнему так. Мы раскрыли многие из важных скрытых мегаполитических факторов, определяющих развитие истории, в книгах Кровь на улицах и Великая расплата. Ключом к разгадке последствий мегаполитических изменений является понимание факторов, которые провоцируют революционные сдвиги в применении насилия. Эти переменные можно с допустимой произвольностью сгруппировать в четыре категории: топография, климат, микробы и технологии.
- Топография является решающим фактором, о чем свидетельствует тот факт, что контроль над насилием в открытом море никогда не был так монополизирован, как на суше. Там никогда не действовали исключительно правительственные законы. Это положение крайне важно для понимания развития организации насилия и защиты по мере миграции экономики в киберпространство.
Топография в сочетании с климатом сыграла важную роль на заре истории. Первые государства возникли в поймах рек, окруженных пустыней, как, например, в Месопотамии и Египте, где было много воды для орошения, но окружающие регионы были слишком сухими, чтобы поддерживать частное земледелие. В таких условиях отдельным фермерам пришлось бы дорого заплатить за отказ сотрудничать в поддержании политической структуры. Без ирригации, которую можно обеспечить только в больших масштабах, урожай не вырастет. Отсутствие урожая означало голод. Условия, в которых те, кто контролировал воду в пустыне, находились в сильной позиции, способствовали их обогащению и деспотическому правлению.
Согласно нашему анализу в Великой расплате, топографические условия также сыграли важную роль в процветании фермерских наделов в Древней Греции, что позволило этому региону стать колыбелью западной демократии. Учитывая примитивные транспортные возможности, преобладавшие в Средиземноморском регионе три тысячи лет назад, для людей, живших более чем в нескольких милях от моря, было практически невозможно конкурировать в производстве высокоценных культур древнего мира — оливок и винограда. Если масло и вино нужно было перевозить на любое расстояние по суше, то расходы на перевозку были настолько велики, что получение прибыли от продажи грузов не представлялось возможным. Продуманная береговая линия греческой литорали (зона морского дна, которая затопляется во время прилива и осушается во время отлива) означала, что большинство районов Греции находились не более чем в двадцати милях от моря. Это давало решающее преимущество греческим фермерам перед их потенциальными конкурентами в районах, не имеющих выхода к морю.
Благодаря этому преимуществу в торговле дорогостоящей продукцией, греческие фермеры получали высокие доходы от владения лишь небольшими участками земли. Высокие доходы позволяли им приобретать дорогостоящие доспехи. Знаменитые гоплиты Древней Греции были фермерами или землевладельцами, которые вооружались за свой счет. Хорошо вооруженные и хорошо мотивированные, греческие гоплиты были грозными в военном отношении, и игнорировать их было нельзя. Топографические условия были основой греческой демократии, так же как условия другого вида породили восточные деспотии в Египте и других странах.
- Климат также помогает установить границы, в которых может быть применена грубая сила. Климатические изменения стали катализатором для первого крупного перехода от собирательства к земледелию. Растительность радикально изменилась в конце ледникового периода около тринадцати тысяч лет назад. Начиная с Ближнего Востока, где ледниковый период отступил первым, постепенное повышение температуры и количества осадков привело к появлению лесов на территориях, которые ранее были саваннами. В частности, быстрое распространение буковых лесов серьезно сократило рацион питания человека. Как выразилась Сьюзен Аллинг Грегг в книге “Древние люди и фермеры”:
“Разрастание буковых лесов должно было иметь серьезные последствия для населения, растений и животных. Полог дубового леса относительно открыт и позволяет большому количеству солнечного света достигать лесной подстилки. Развивается буйный подлесок из смешанных кустарников, трав и злаков, а разнообразие растений поддерживает разнообразных диких животных. И напротив, полог букового леса закрыт, а лесная подстилка сильно затенена. Кроме буйства весенних однолетников до появления листьев, встречаются лишь теневыносливые осоки, папоротники и немного травы.”
Со временем на открытых равнинах появились густые леса, которые распространились по всей Европе, аж до восточных степей. Леса сократили площадь пастбищ, доступных для содержания крупных животных, что усложнило для древних людей добычу пропитания.
Популяция охотников-собирателей слишком сильно разрослась во время ледникового периода, чтобы прокормить себя за счет сокращающихся стад крупных млекопитающих, многие виды которых были истреблены охотой, вплоть до полного исчезновения. Переход к сельскому хозяйству был не предпочитаемым выбором, а импровизацией, возникшей под давлением нужды восполнить недостатки в рационе. Охота и собирательство по-прежнему преобладали в районах, расположенных севернее, где тенденция потепления не оказала негативного влияния на среду обитания крупных млекопитающих, и в тропических дождевых лесах, где тенденция глобального потепления не имела обратного эффекта в виде сокращения запасов пищи. С момента появления земледелия изменения стали гораздо чаще происходить в результате похолодания, а не потепления.
Умеренное понимание динамики климатических изменений в древних обществах вполне может оказаться полезным в случае, если климат продолжит колебаться. Если вы знаете, что снижение температуры на один градус Цельсия в среднем сокращает вегетационный период на три-четыре недели и снижает максимальную высоту взращивания сельскохозяйственных культур на пятьсот футов над уровнем моря, то вы знаете кое-что о граничных условиях, которые будут ограничивать действия людей в будущем. Вы можете использовать эти познания для прогнозирования изменений во всем — от цен на зерно до стоимости земли. Возможно, вы даже сможете сделать обоснованные выводы о вероятном влиянии снижения температуры на реальные доходы и политическую стабильность. В прошлом правительства свергались, когда неурожаи, продолжавшиеся в течение нескольких лет, повышали цены на продовольствие и снижали располагаемые доходы.
Например, не случайно, что семнадцатый век — самый холодный в современном периоде — был также периодом революций во всем мире. Скрытой мегаполитической причиной недовольства стало резкое похолодание. Было так холодно, что вино замерзло на столе “короля-солнца” в Версале. Сокращение вегетационного периода привело к неурожаю и подорвало реальные доходы. Из-за похолодания процветание перешло в долгую глобальную депрессию, которая началась около 1620 года. Это резко дестабилизировало ситуацию. Экономический кризис семнадцатого века привел к тому, что мир захлестнули восстания, многие из которых сконцентрировались в 1648 году, ровно за двести лет до начала другого, более известного цикла восстаний. Между 1640 и 1650 годами произошли восстания в Ирландии, Шотландии, Англии, Португалии, Каталонии, Франции, Москве, Неаполе, Сицилии, Бразилии, Богемии, Украине, Австрии, Польше, Швеции, Нидерландах и Турции. Волнения охватили даже Китай и Японию.
Возможно, также не случайно, что меркантилизм преобладал в семнадцатом веке в период сокращения торговли. Экономический спад был, пожалуй, наиболее выраженным в конце века, “когда случился ужасный голод”. К восемнадцатому веку, особенно после 1750 года, более высокая температура и урожайность начали повышать реальные доходы в Западной Европе в достаточной степени, чтобы увеличить спрос на промышленные товары. Была принята более свободная рыночная политика. Это привело к самоподкрепляющемуся всплеску экономического роста по мере расширения промышленности до больших масштабов, что обычно называют промышленной революцией. Растущее значение технологий и промышленного производства снизило влияние погоды на экономические циклы.
Однако и сегодня не стоит недооценивать влияние внезапного похолодания на снижение реальных доходов — даже в таких богатых регионах, как Северная Америка. Существует сильная тенденция к тому, что общество становится подверженным кризисам, когда существующая конфигурация институтов исчерпывает свой потенциал. В прошлом эта тенденция часто проявлялась в росте численности населения, которое разрасталось до предела возможностей земли прокормить каждого. Это произошло как перед переходом 1000 года, так и в конце пятнадцатого века. Падение реальных доходов, вызванное неурожаями и общим снижением урожайности, в обоих случаях сыграло значительную роль в разрушении господствующих институтов. Сегодня маргинализация проявляется на рынках потребительского кредитования. Если резкое похолодание снизит урожайность и уменьшит располагаемые доходы, это приведет к дефолту по долгам, а также к налоговым бунтам. Если все следует прошлому сценарию, то это может привести к экономическому краху и политической нестабильности.
- Микробы способны не только причинять вред, но и получать иммунитет от вреда таким образом, который часто определял способ осуществления власти. Это, безусловно, имело место при завоевании европейцами Нового Света, как мы рассматривали в книге “Великая расплата”. Европейские поселенцы, прибывшие из оседлых сельскохозяйственных обществ, погрязших в болезнях, принесли с собой относительный иммунитет к детским инфекциям, таким как корь. Индейцы, с которыми они столкнулись, жили в основном в малонаселенных первобытных группах. Они не обладали таким иммунитетом и были уничтожены. Часто наибольшая смертность возникала еще до появления белых людей, поскольку индейцы, впервые встретившие европейцев на побережье, переносили инфекции в глубь страны.
Также существуют микробиологические барьеры для осуществления власти. В книге Кровь на улицах мы обсуждали роль сильных штаммов малярии в том, что тропическая Африка на протяжении многих веков оставалась невосприимчивой к вторжению белых людей. До открытия хинина в середине девятнадцатого века белые армии не могли выжить в малярийных регионах, каким бы превосходным ни было их оружие.
Взаимодействие между людьми и микробами также привело к важным демографическим последствиям, которые изменили стоимость и выгоду насилия. Когда колебания смертности высоки из-за эпидемических заболеваний, голода или других причин, относительный риск смертности во время военных действий снижается. Снижение частоты всплесков смертности, начиная с XVI века, помогает объяснить меньший размер семьи и, в конечном счете, гораздо меньшую допустимость внезапной смерти на войне сегодня по сравнению с прошлым. Это привело к снижению толерантности к империализму и повышению стоимости проекции власти в обществах с низкой рождаемостью.
Современные общества, состоящие из небольших семей, склонны считать невыносимым даже небольшое количество смертей в бою. В отличие от них, общества раннего нового времени были гораздо более терпимы к смертельным издержкам, связанным с империализмом. До этого века у большинства родителей рождалось много детей, некоторые из которых ожидаемо должны были умереть случайно и внезапно от болезней. В эпоху, когда ранняя смерть была обычным делом, будущие солдаты и их семьи мирились с опасностями поля боя с меньшим сопротивлением.
- Технология сыграла, безусловно, самую большую роль в определении затрат и выгод применения силы в современных веках. Основная мысль этой книги предполагает, что так будет и впредь. Технология подразумевает несколько важнейших измерений:
а) Баланс между нападением и защитой. Баланс между наступлением и обороной, подразумеваемый преобладающей технологией вооружений, помогает определить масштаб политической организации. Когда наступательные возможности растут, и преобладает способность применять силу на расстоянии, юрисдикции имеют тенденцию к консолидации, а правительства формируются в более значимом масштабе. В такие времена, как сейчас, оборонительные возможности растут. Это делает более дорогостоящим применение силы за пределами основных зон влияния. Юрисдикции имеют тенденцию к децентрализации, и большие правительства распадаются на более мелкие.
б) Равенство и преобладание пехоты. Ключевой характеристикой, определяющей степень равенства между гражданами, является характер технологии вооружений. Оружие, которое относительно дешево, может использоваться непрофессионалами и повышает военную значимость пехоты, имеет тенденцию к уравниванию сил. Когда Томас Джефферсон написал, что “все люди созданы равными”, он изложил нечто гораздо более правдивое, чем аналогичное утверждение могло бы показаться столетиями ранее. Фермер со своим охотничьим ружьем был не просто так же хорошо вооружен, как типичный британский солдат с его мушкетом Бурая Бесс, но даже лучше. Крестьянин с винтовкой мог стрелять в солдата с большего расстояния и с большей точностью, чем солдат мог вести ответный огонь. Это заметно отличалось от Средневековья, когда крестьянин с вилами — а большего он себе позволить не мог — вряд ли надеялся противостоять тяжеловооруженному рыцарю на коне. В 1276 году никто не писал, что “все люди созданы равными”. В то время, в самом очевидном и важном смысле, люди не были равны. Один рыцарь представлял собой гораздо больше грубой силы, чем десятки крестьян вместе взятых.
в) Преимущества и недостатки масштабирования насилия. Еще одной переменной, которая помогает определить, существует ли несколько крупных правительств или множество мелких, является масштаб организации, необходимой для развертывания преобладающего оружия. Когда отдача от насилия возрастает, выгоднее управлять правительствами в больших масштабах, и они, как правило, становятся больше. Когда небольшая группа может командовать эффективными средствами сопротивления нападению большой группы, как это было в Средние века, суверенитет имеет тенденцию к фрагментации. Небольшие, независимые органы власти выполняют многие функции правительства. Как мы рассмотрим в одной из последних глав, мы считаем, что информационная эпоха поспособствует рассвету киберсолдат, которые станут глашатаями эволюции. Киберсолдаты могут быть развернуты не только национальными государствами, но и очень маленькими организациями, и даже отдельными людьми. Войны следующего тысячелетия будут включать в себя ряд почти бескровных сражений, которые будут вестись с помощью компьютеров.
г) Экономики масштабного производства. Еще одним важным фактором, который играет решающую роль в определении того, осуществляется ли высшая власть на местах или дистанционно, является масштаб преобладающих предприятий, на которых люди зарабатывают средства к существованию. Если важнейшие предприятия могут функционировать оптимально только тогда, когда они организованы в больших масштабах и на обширной торговой территории, правительства, которые расширяются, чтобы обеспечить такие условия для предприятий, находящихся под их защитой, могут сгрести достаточно дополнительного богатства, чтобы оплатить расходы на содержание большой политической системы. В таких условиях вся мировая экономика обычно функционирует более эффективно там, где одна верховная мировая держава доминирует над всеми остальными, как в случае с Британской империей XIX века. Но иногда мегаполитические переменные в совокупности приводят к падению эффекта масштаба. Если экономические выгоды от поддержания большой торговой зоны уменьшатся, крупные правительства, которые ранее процветали за счет использования преимуществ больших торговых зон, могут начать распадаться — даже если баланс вооружений между наступлением и обороной в остальном останется прежним.
е) Распространение технологий. Очередным фактором, который вносит свой вклад в уравнение силы, является степень рассредоточения ключевых технологий. Когда оружие или средства производства можно эффективно заполучить или монополизировать, они имеют тенденцию к централизации власти. Даже такие оборонительные по своей сути технологии, как пулемет, оказались мощным наступательным оружием, которое способствовало росту масштабов правительств в период, когда они не были так уж широко распространены. Когда в конце девятнадцатого века европейские державы получили монополию на пулеметы, они смогли использовать это оружие против народов на периферии для резкого расширения колониальных империй. Позже, в двадцатом веке, когда пулеметы стали широко доступны, особенно после Второй мировой войны, их стали использовать для разрушения могущества империй. При прочих равных условиях, чем более широко рассредоточены ключевые технологии, тем более широко рассредоточена власть, и тем меньше эффективный размер правительства.
СКОРОСТЬ МЕГАПОЛИТИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ #
Несмотря на то, что технология является наиболее важным фактором сегодня, и, очевидно, становится все более важным, все четыре основных мегаполитических фактора играли определенную роль в определении масштабов, в которых власть могла осуществляться в прошлом.
В совокупности эти факторы определяют, продолжает ли расти выгода от насилия по мере того, как оно применяется в более широких масштабах. Они определяют важность огневой мощи относительно эффективности использования ресурсов. Они также сильно влияют на рыночное распределение доходов. Вопрос в том, какую роль они будут играть в будущем? Ключ к оценке ответа лежит в понимании того, что эти мегаполитические переменные мутируют с разной скоростью.
Топография была практически неизменной на протяжении всей документированной истории. За исключением небольших локальных эффектов, связанных с заиливанием гаваней, свалками или эрозией, рельеф Земли сегодня почти такой же, каким он был, когда Адам и Ева вышли из Эдема. И, вероятно, так будет до тех пор, пока очередной ледниковый период не изменит ландшафты континентов или какое-либо другое радикальное событие не перекроит поверхность Земли. Глубокие геологические слои, по-видимому, сместятся только лишь от удара крупных метеоритов в промежуток в 10-40 миллионов лет. Когда-нибудь могут снова произойти геологические потрясения, которые существенно изменят рельеф нашей планеты. Если это произойдет, можно смело предположить, что и бейсбольный, и крикетный сезоны будут отменены.
Климат изменяется гораздо активнее, чем рельеф. В течение последнего миллиона лет климатические изменения были ответственны за большую часть известных изменений свойств поверхности Земли. В ледниковые периоды ледники выдалбливали новые долины, изменяли русла рек, отделяли острова от континентов или соединяли их, понижая уровень моря. Колебания климата играли значительную роль в истории — сначала в ускорении сельскохозяйственной революции после окончания последнего ледникового периода, а затем и в дестабилизации режимов в периоды более низких температур и засухи.
В последнее время высказываются опасения по поводу возможного влияния “глобального потепления”. От этих опасений нельзя отмахиваться. Однако, если рассматривать более долгосрочную перспективу, более вероятным риском представляется смещение в сторону более холодного, а не более теплого климата. Изучение температурных колебаний на основе анализа изотопов кислорода в образцах керна, взятых со дна океана, показывает, что нынешний период является вторым самым теплым за более чем 2 миллиона лет. Если температура понизится, как это произошло в семнадцатом веке, это может привести к мегаполитической дестабилизации. Нынешние тревоги по поводу глобального потепления в этом смысле могут быть обнадеживающими. Если они верны, то это гарантирует, что температура будет продолжать колебаться в пределах аномально теплого и относительно благоприятного диапазона, наблюдавшегося в течение последних трех столетий.
Скорость изменения влияния микробов на осуществление власти — та еще загадка. Микробы могут очень быстро мутировать. Особенно это касается вирусов. Обычная простуда, например, мутирует почти калейдоскопическим образом. И хотя эти мутации происходят стремительно, их влияние на изменение границ, в которых осуществляется власть, было гораздо менее резким, чем технологические изменения. Почему? Отчасти это объясняется тем, что нормальный природный баланс склоняется к тому, что микробам выгодно заражать, но не уничтожать популяции хозяев. Вирулентные инфекции, которые слишком быстро убивают своих хозяев, обычно уничтожают сами себя в процессе. Выживание микропаразитов зависит от того, не являются ли они слишком быстро или неизбежно смертельными для носителей, в которых они вселяются.
Это, конечно, не означает, что не может быть вспышек смертоносных болезней, изменяющих баланс сил. Такие эпизоды занимают видное место в истории. Черная смерть уничтожила значительную часть населения Евразии и нанесла сокрушительный удар по подобию международной экономики XIV века.
Что могло бы произойти #
Историю можно понимать с точки зрения того, что могло бы произойти, а также того, что произошло. Мы не знаем причин, по которым микропаразиты не могли бы продолжать вносить хаос в человеческое общество в современный период. Например, возможно, что микробиологические барьеры на пути осуществления власти, эквивалентные малярии, но более вирулентные, могли бы остановить прямое западное вторжение в Третий мир. Первые бесстрашные португальские авантюристы, отправившиеся в африканские воды, могли заразиться смертельным ретровирусом, более заразной версией СПИДа, который остановил бы открытие нового торгового пути в Азию еще до его начала. Колумб и первые волны поселенцев в Новом Свете могли столкнуться с болезнями, которые привели бы их в упадок так же, как коренное местное население пострадало от кори и других западных детских болезней. Однако ничего подобного не произошло - совпадение, которое подчеркивает интуицию, что у истории есть судьба.
Микробы в гораздо меньшей степени препятствовали консолидации власти в “современный период”, чем способствовали ей. Западные войска и колонисты на периферии часто обнаруживали, что технологические преимущества, позволявшие им демонстрировать силу, подкреплялись и преимуществами микробиологическими. Западные люди были вооружены невиданным биологическим оружием - их относительным иммунитетом к детским болезням, которые часто опустошали коренные народы. Это давало мореплавателям с Запада явное преимущество, которого не было у их противников из менее густо заселенных регионов. Как показали события, передача заболевания происходила почти полностью в одном направлении — из Европы наружу. В другом направлении — от периферии к ядру — эквивалентной передачи болезней не было.
В качестве возможного контрпримера некоторые утверждают, что западные исследователи завезли сифилис из Нового Света в Европу. Это спорно. Однако, даже если это и правда, то этот факт не стал существенным препятствием для осуществления власти. Основное влияние сифилиса заключалось в изменении сексуальных нравов на Западе.
С конца пятнадцатого века до последней четверти двадцатого влияние микробов на индустриальное общество было все более благотворным. Несмотря на личные трагедии и несчастья, вызванные вспышками туберкулеза, полиомиелита и гриппа, в современный период не появилось новых заболеваний, которые хотя бы приблизились к мегаполитическому воздействию Антониновой чумы или Черной смерти. Улучшение здоровья населения, появление вакцин и противоядий в целом снизило значение инфекционных микробов в современный период, тем самым увеличив относительную важность технологии в установлении тех границ, в которых осуществлялась власть.
Недавнее появление СПИДа и тревога по поводу потенциального распространения экзотических вирусов являются намеками на то, что роль микробов в будущем может оказаться не такой уж мегаполитически благотворной, как это оставалось на протяжении последних пятисот лет. Но заразит ли мир новая чума, и когда это произойдет — неизвестно. Нашествие микропаразитов, например, вирусная пандемия, а не резкие изменения климата или топографии, скорее нарушат мегаполитическое доминирование технологии.
У нас нет возможности отслеживать или предвидеть резкие отклонения от знакомой нам природы жизни на Земле. Со скрещенными пальцами мы предполагаем, что основные мегаполитические переменные в следующем тысячелетии будут технологическими, а не микробиологическими. Если удача и дальше будет на стороне человечества, то технологии будут продолжать играть все более заметную роль в качестве ведущей мегаполитической переменной. Однако так было не всегда, о чем ясно свидетельствует обзор первой великой мегаполитической трансформации — сельскохозяйственной революции.